порах, но уже к обеду становится понятно, что Рутил не станет выяснять ничего о Богах или обо мне. На привале я не пытаюсь поговорить с Сапсаном, уважая его решение, и в целом с утра в нашей и без того молчаливой компании едва ли прозвучал десяток слов. Кроме того, Туман удивляет меня еще раз, перестав так тщательно следить и давая немного свободы, не бросившись следом, когда я случайно ухожу чуть дальше обычного.
Когда мы снова трогаемся в путь, Рутил остается единственным, кого гнетущая тишина не трогает. Он еще не знает о нашем с Сапсаном разговоре, и подавляемый гнев Тумана направлен больше на меня, чем на кого-то другого, поэтому я слушаю легкие непринужденные напевы до самого вечера.
— Ты резво двигаешься, рана совсем не беспокоит? — спрашивает Рутил, наблюдая, как я спешиваюсь.
— Совсем, — соглашаюсь, стараясь не заострять на этом внимание. — Ты пел колыбельные Иве?
— Нет, Верба сама укачивала. Она, кажется, никого к дочери подпускать не хотела. Ни ведов, ни меня.
— А мне сунула почти сразу, как я смогла вставать.
— Верба поверила тебе. — Он пожимает плечами, отвязывая от седла сумки. — Мы все в тебя поверили, — Рутил говорит так, будто это в мою честь люди возводят храмы, делают подношения. И молятся тоже мне. От его слов во рту горчит, и потому я решаюсь сказать:
— Тогда поверь, тебе не надо идти в тихие земли. Возвращайся домой и спой дочери.
— Не сердись, Жрица, но крутить мной может только жена, — Рутил подшучивает над собой, не желая обидеть меня, отвергнув ненужный совет. Я понимаю, что убеждать его бессмысленно.
— Ты уже спасла многих из нас: Вербу, Иву, Сапсана, детей из школы. Ты можешь спасти еще не одну сотню жизней, — буднично продолжает он. — Самое малое, что я могу, — помочь тебе в этом.
Я никого не спасла. Я убила целый город, превратив его дома в пустые склепы, покрытые пылью.
Горько улыбаюсь, едва не плача.
Пока Туман охотится, Сапсан разводит огонь и углубляется в записи, а Рутил набирает дров для костра на всю ночь, я могу стоять на берегу, сжав пальцы в кулак, чтобы избавиться от звуков, и пестовать в себе вину. В абсолютной тишине, где не слышно плеска воды, стрекота сверчков, пения Рутила, я ощущаю, как внутри меня еще звенит смех Смерти, заставляя дрожать. Мне хочется думать, что это просто озноб, — чем ближе к горам, тем холоднее, скоро пригодится куртка, которую принес Туман. Но на самом деле меня накрывает и трясет от ее смеха, застрявшего и затерявшегося глубоко во мне на многие годы. Если у нас есть эти годы. Если я успею найти то, что ищу. Я еще не проиграла.
Когда мои пальцы разжимаются, а звуки снова становятся слышны, хаасы уже спят, что необычно. У Тумана чуткий сон, и, стоит мне приблизиться к огню, он открывает глаза. Хороший охотник: внимательный, терпеливый, меткий, знающий, жесткий, отважный, безжалостный. Ему чужды метания и вина. Он живет долгом.
Я перевожу взгляд на Сапсана, еще неловкого и смешного, словно мальчишку. Он даже спит, подложив под щеку ладонь, как спят дети. Напуган множеством непонятных вещей, но отчаянно пытается разобраться в них. И Рутил, тоскующий по дому, любящий и защищающий семью, храбрый, рассудительный.
Забавно, я могу найти общее с собой в каждом из них, чтобы как-то выживать бок о бок. Разум цепляется за это неосознанно, пытаясь удержаться. У Ардара было так же, но тогда я была ребенком и привязывалась к людям. Теперь я осторожнее.
Подкинув дров в костер, укладываюсь на уже холодную землю и дожидаюсь утра.
Туман становится спокойнее оттого, что я не сижу с ним в одном седле. Порой они с Сапсаном уходят далеко вперед, потому как карта оказывается неверна, и русло реки делает крюк, а мы с Рутилом дожидаемся вестей. При этом Туман не требует привязывать меня к дереву или как-то иначе ограничивать свободу, он не дает указаний, как меня стеречь, и прочего.
— Что бы ты ни сказал ему, спасибо, — говорю Рутилу и получаю добрый взгляд да едва уловимую усмешку.
Из-за разведок, которые проводит Туман, мы двигаемся медленнее. Я никак не могу содействовать, слушая ветер, не получается отыскать ориентиры.
— Нужно выйти к дороге, — сообщает он, снова вернувшись ни с чем. — Если и дальше будем скакать вдоль реки, неизвестно, куда забредем. Я нахожу следы пумы уже три дня подряд, либо она наблюдает за нами, либо мы сами идем к ней. Хвойных деревьев все больше, значит, мы поднимаемся. Отклонились от пути еще у Крифа да так и не вернулись. Мы теряем дни, ночи холодные, планировалось взять теплую одежду и одеяла в Парсоне и уже потом подниматься в горы, но мы следуем вдоль реки, а она уводит все выше.
Он говорит верные вещи, избегая смотреть на кого-то, но и без того понятно, что решение остается за мной. Я грею руки, протянув ладони к костру, а потом поднимаюсь и отхожу к лошадям. Все мы измучены тяжелым переходом, после Парсона будет еще сложнее, что уж говорить о тихих землях.
Другого момента не будет.
— Я предлагаю вам вернуться, — не оборачиваюсь, но говорю громко. — Мы там умрем. Мы можем умереть, даже проходя горный перевал. У нас вряд ли выйдет пройти сквозь ниад, найти лекарство для вод или земли — я и не знаю, что искать. И даже если все получится, каковы шансы, что мы сможем выйти живыми? Вы называете тихие земли Лесами Смертников не без причины.
Никто не отвечает сразу, и на короткое мгновение я почти верю, что спасусь.
— Мы не можем вернуться ни с чем, Жрица, — устало произносит Туман, остальные с ним согласны. Я слышу его тяжелые шаги, он останавливается рядом и кладет руку на нос лошади.
— А не вернуться? — Я иронично поднимаю вверх брови.
Он не берется меня утешать и обнадеживать.
— По реке или по дороге? — в ответ спрашивает Туман. Мне не нужно видеть его, чтобы понять: иного выбора он не предложит.
— По дороге, Волк. Не будем терзать коней.
Я чувствую странную боль в шее, словно кто-то сдавливает ее сзади, и кручу головой пытаясь избавиться от ощущения. Внезапно в груди рождается сильная боль, а лоб рассекает огромная ссадина.
— Демоны, — успеваю ругнуться, прежде чем холодный металл режет плечо. Я закрываю глаза и устремляюсь сознанием к Ардару, чей бой оставляет кровавые следы на мне.
— Хаас… — слышится издалека голос Тумана.
С трудом поднимаю раскрытые ладони чуть
