первоначального приказа дойти до каюты, и я только сейчас снова овладела двигательной моторикой собственного тела. Отсюда и физическая заторможенность.
– А, Чудик, – лениво протянул он и похлопал рядом с собой по смятому покрывалу. – Давай, двигай сюда, на кроватку.
Я обошла злобно пыхтящую космозонку, которая работала исправно, как хорошо смазанный цилиндр, в котором орудует механический поршень. В голове у нее творилось черте что – дичайшая смесь истеричной ненависти, ярости и отвращения. Каш умудрился, сам того не зная, угадать с самым неприятным для нее наказанием. Потому что Муй Задаки всю жизнь брезговала забавляться с мужскими гениталиями оральным путем и прикасалась к ним исключительно руками, зачастую будучи в перчатках.
– У меня насчёт тебя особые пожелания от крошки Фи, – сообщил Каш, внимательно наблюдая за мной из-под тяжёлых полуопущенных век. – Хочешь узнать, какие?
Будучи центавритом и радикальным шовинистом по сути, он автоматически настроился подметить все мои промахи, чтобы позже припомнить, если понадобится повод развлечься экзекуцией. Например, первейшая ошибка, которую совершали новенькие рабыни, ещё не привыкшие к покорности, – это дерзкие ответы без должного почтитительного обращения к хозяину-мужчине.
Именно поэтому я мысленно скривилась, но затолкала чувство собственной важности и достоинства в дальние закоулки психики... а затем, опустив взгляд на собственные колени, смиренно ответила:
– Хотелось бы... господин.
Одна густая бровь центаврита изогнулась вверх в лёгком удивлении. Впрочем, сообразительность новенькой рабыни ему неожиданно понравилась, и это чувствовалось в его тоне, когда он насмешливо-мягко протянул:
– Ты забыла добавить «мой».
– Мой господин, – охотно поправилась я, хотя по факту «моим господином» у космических пиратов величали только тех, кто становился реальным обладателем хозяйского браслета. А Каш им однозначно не был.
– Ладно. Так и быть, расскажу. Тебя выставят на торги вместе с подружкой Стервой. Но ты... ты пойдешь как десертный лот, потому что у нас очень, очень много любителей нежных человечков. Очень у тебя раса популярная – такая, понимаешь, чувствительность к грубому обращению, столько эмоций фонтаном, просто пальчики оближешь. Жаль, ломаетесь быстрее всех. Но зато первый обладатель насладится по полной программе и готов за это отвалить кучу личных ценностей...
Слушая эту речь, полную неприкрытой угрозы-обещания, я почувствовала, как по спине поползла первая капля леденящего пота. От перспективы мне поплохело до полуобморочного состояния.
– Впрочем, есть вариант немного смягчить твою судьбу... – медленно добавил он, вовсю наслаждаясь не только «деревянным» минетом, но и зрелищем моего побледневшего лица. – В конце концов, крошка Фи мне не указ, срать я хотел на ее пожелания... если ты проявишь понимание и дашь мне первому поиграться с тобой в обход торгов. Деликатно снять пробу, скажем так. И никому не расскажешь об этом перед аукционом. Как тебе вариант?
Я сглотнула вязкий ком в пересохшем горле, лихорадочно взвешивая все свои возможности, и сдавленно ответила:
– Вариант интересный... мой господин... а какая с него выгода слабой человеческой рабыне?
Каш ухмыльнулся.
– Какая хваткая самочка. Твоя выгода – это понравиться мне настолько, чтобы я захотел участвовать в торгах и перебивать цены на всех этапах.
– А их ещё и несколько?! – ужаснулась я и торопливо добавила: – Мой господин.
– Да... – центаврит поморщился, недовольный однообразием космозонгской техники минета, и притормозил Задаки, решив при мне впервые снова побаловать себя «глубоким горлом». – В первый день аукциона торги идут за право первой пробы, очень дорогое удовольствие и не для всех, иначе нам грозил бы дефицит новеньких. Во второй день разрешено побороться за вторую пробу групповой закупкой. Цены на рабынь разные... и ты будешь из дорогих, если ко второй пробе потрепаешься не очень сильно. А вот на третий день аукциона поживиться могут все. Будет полно сломленных и дешевых самочек. А как их разберут, под финал выставят выносливых и, соответственно, дорогих. От таких бывает самый качественный приплод в будущем... Словом, угодишь мне – и получишь покровителя.
Он замолчал, специально давая мне время, чтобы устрашиться видением ближайшего будущего, и лениво подергивая пахом у самых ноздрей космозонки. В этот самый момент из них полезла кисло пахнущая полупереваренная жижа вперемешку со спермой и закапала на пол. Вытаращенные глаза Задаки бешено вращались в орбитах, выдавая, насколько ей сейчас несладко, и меня замутило... да так, что к горлу подкатили рвотные спазмы. К счастью, желудок был пуст.
Центаврит брезгливо отодвинул космозонку, вытер гениталии об ее одежду и процедил:
– Ну и развела же ты у меня грязь... Краснуха-грязнуха! Давай, прибери свою еду обратно, мне она без надобности на полу. Да смотри качественно, как следует... Язычком!
Вторую волну тошноты мне скрыть не удалось, и Каш расхохотался.
– Говорил же, нежные вы, человечки, чувствительные такие, чистый кайф! Ну так что ты решила?
Зажмурившись, чтобы не видеть, как Задаки под принуждением нейроконтроллера вылизывает пол, я прошептала:
– Согласна, мой господин!
И отчаянно надеялась при этом, что рабский ошейник никак не повлиял на мой дар оператора грёз.
К тестированию своих способностей в новых усложненных условиях я приступила почти сразу, как центаврит отправил меня восвояси очередным холостым приказом, пообещав «снять пробу» через несколько часов. Как либидо снова достигнет максимальной отметки, ясненько. Какое счастье, что центавритам далеко до диниту в этом смысле!
На протяжении всего коридора на верхнем уровне я прилежно транслировала в окружающий мир внушение собственной невидимости, пока не возникло ощущение лёгкого привыкания. И когда наконец достигла лестницы, ведущей вниз, не стала по ней спускаться, а свернула в другой коридор, откуда слышались голоса, болтающие на межгалактическом эсперанто.
Само ответвление оказалось пустым. Звуки шли из открытого отсека в дальнем тупике, откуда лился яркий свет. Набравшись духу и непрестанно держа в голове щит невидимости, я бесшумно встала на пороге. Лучшего способа проверить себя и не придумаешь.
В отсеке – по-видимому, это был пищеблок, – источающем ароматы свежереплицированной еды, сидело за длинным откидным столом четверо центавритов. Скорее всего это были члены команды, судя по привычной обыденности общения. Физиономии двоих были мне уже знакомы по недавнему «сюрпризу» на космозонгском катере.
На столе перед ними красовались странноватые желеобразные блюда, испускающие лёгкий пар с запахом, смутно напоминающим только что сваренный холодец из хрящей. Центавриты пожирали его – иначе и не скажешь, – увесистыми ложками размером с половники из очень глубоких мисок. Время от времени они обменивались репликами и снова погружались в процесс насыщения
