потому что она даже не попыталась спросить имя; вместо этого она поинтересовалась, не знаю ли я номера договора?
Тогда я открыла сумку, кое-как вынула из неё голову и спросила:
— Ты знаешь номер?
Несколько мгновений Аремике сидела с открытым ртом. Но потом закрыла его, суетливо разгладила невидимые складочки на платье и снова улыбнулась:
— Ровного света, милостивый господин!.. Право слово, вы могли бы не утруждать себя… в нашем учреждении для вас превеликое множество пустых глаз. Как я могу обращаться к вам?
— Никак, — безразлично сказал Дезире. — Я хочу, чтобы вы выдали Олте мои деньги.
— Разумеется, — зачастила девушка, — разумеется!..
Она вызвала кого-то по коммутатору, а вынужденную паузу заполнила какой-то тарабарщиной. В самых напыщенных словах синица рассказывала, что с этого года в банках держат специальные артефакты, которые узнают всякого клиента банка по образу глаз; замечательная разработка выдающихся учёных, самым разительным образом повлиявшая на безопасность проводимых операций, полностью исключающая использование подложных документов, а также гарантирующая конфиденциальность и комфорт многоуважаемых гостей из лунных друз.
Дезире молчал. Я, даже если бы захотела, не смогла бы вставить в этот поток ни слова. К счастью, совсем скоро в комнату внесли тот самый артефакт — он выглядел как металлическая коробка с небольшим зеркалом, — Дезире покорно в него заглянул, аппарат пискнул, и из него змеёй выползла узкая бумага с какими-то штрихами.
— Сколько вы желаете снять? — деловито уточнила синица.
— А сколько там есть?
— Одиннадцать миллионов шестьсот восемьдесят две тысячи пятьсот сорок семь, — зачитала она, даже не запнувшись, — на основном счёте, также за вами числятся некоторые активы, купоны по синтезу артефакторных рубинов, средства фондирования, портфель бумаг и средства на афиллированных…
— Пять тысяч, — прервал её Дезире.
Синица важно кивнула. Аппарат унесли, а вместо него принесли хрустящие, новенькие купюры, пахнущие краской и немного металлом, ровно двадцать пять штук.
Деньги я запихнула в носок. Сотрудники банка смотрели при этом куда-то в потолок. Я положила голову обратно в сумку на колёсиках, и синица, рассыпаясь в каких-то важных словах, повела меня обратно.
Всё это было так не по-настоящему, что удержаться было никак нельзя. Я распрощалась с Аремике, а потом подёргала за рукав росомаху в ливрее:
— Извините. А вы живой вообще или голем, как у Бишигов? Только простите, ради Полуночи!
Несколько мгновений росомаха всё ещё сохранял на лице эти свои сложные щи. Но потом хохотнул, хлопнул меня по спине и помог спустить с крыльца сумку.
Огиц понравился мне сразу, с первого вдоха, с первого взгляда. Он начался для меня маленькой железнодорожной платформой — единственная узкоколейная ветка связывала город с магистралью, — и там были прозрачная дымка, и рассеянный свет, и голубоватые ёлки, и как-то вдруг кисловато пахло рекой, а ещё просто было очень легко, будто птицы подняли с земли мою тень и понесли сами, как полы длинного плаща.
Склон убегал вниз, и по нему хотелось скользить через малоэтажную застройку к блестящему льдом руслу реки. Небо было синее-синее, укреплённая металлической сеткой насыпь нависала над перроном, от станции к остановке вела крутая лестница, присыпанная толстым слоем песка, и даже печать, которую мне шлёпнули в путевое, была не банально-синей, а фиолетовой с прозеленью. На платформе — брусчатка; сумка катилась по ней, весело подпрыгивая. По опорам навесов расклеены цветастые рекламы чудо-настойки для здоровой печени и чёрно-красные плакаты, предлагающие обратиться к оракулу; ветер полоскал зажатый в руке буклет: что-то там про особую территорию и кросскультурные коммуникации. Подмораживает, но холод размывается солнцем, и спина выпрямляется сама собой, и улыбка кусает губы.
Когда-то здесь были земли одного из хладнокровных кланов. Река величаво несла свои витые кольца между холмов, и жили здесь то ли ящерицы, то ли рыбы. Потом, во времена Крысиного Короля, кого-то из них перебили, а кого-то согнали в далёкий Гажий Угол; тогда эти берега десятилетиями заливало кровью территориальный споров, пока в конце концов, уже во времена новых Кланов, они не опустели совсем.
Потом землю выкупил какой-то приезжий колдун и поставил здесь университет, вокруг которого и вырос Огиц.
Столица показалась мне пафосной и холодной: дома, подметающие макушками небо, сдержанные цвета, вымученная чистота линий, бурлящие потоки людей, — эдакая ужасно серьёзная престарелая учительница, которая зализывает волосы в идеальную шишку. Ещё и это чудовищное метро, в котором сначала лестница катит тебя куда-то в шахту с такой скоростью, что кружится голова, а потом громыхают створы дверей, вагон гремит через черноту, и только голос в динамике связывает тебя с большой землёй.
Столица давила, а Огиц — звал веселиться вместе, и от этого ему сразу хотелось улыбаться, и всё пузырилось внутри. Огиц был молодой и азартный, карабкался по холмам так и эдак, оплетал их лестницами и серпантином дорог, и прилепленные к склонам дома были смешные: вход на первом этаже, и другой вход на третьем этаже, и ещё балкон шестого этажа соединён с дорогой переходом. Часть окон из-за этого смотрит в камень или в газон, зато с другой стороны такой вид, что можно на месте умереть от восторга. И оранжевые крыши, покатые оранжевые крыши, куда ни глянь, словно весь город хитрый и рыжий.
Ещё в Огице всё было выкрашено в яркое: если синий, то не приглушённо-элегантный, как форма у работников банка, а синий, который щиплет глаза; если красный, то не благородное бордо, а красный-дорожный-знак, красный-тепличный-помидор, красный-детская-гуашь. И в бесконечных лестницах здесь каждую ступеньку красили своим цветом.
— Ладно, — я запихнула чемодан под узкую гостиничную кровать, отряхнула сумку от дорожной пыли и села переплетать косу, — где искать твою Юту?
Дезире глядел на меня только одним глазом: голова завалилась на подушках вбок. Подушек здесь зачем-то положили целых четыре, мал мала меньше, и все они радовали глаз яркими вышитыми птицами; в номере были лимонно-жёлтые обои и галерея горшков, засаженных алоэ, на подоконнике. Лунный предлагал снять какой-нибудь приличный отель, но за время путешествия я так и не научилась тратить деньги.
Я хранила их в левом носке, селилась в гостиницы подешевле, а из совсем лишнего купила только музыкальную шкатулку, так похожую на ту, что мне подарила мама. Правда, лунному удалось уговорить меня попробовать устриц. Редкостная гадость.
— Юту? Она должна быть в городе.
Я наморщила лоб:
— Ты говорил, она в школе работает?
— Работала, — рассеянно подтвердил Дезире.
— А сейчас?
— Сейчас не знаю.
Я прикусила губу. Огиц не выглядел городом, в котором легко найти Юту просто потому, что она Юта.
— Разберёмся как-нибудь, — уверенно заявил Дезире. — Не
