версии ада в течении чертовски долгого времени.
Она знала, что стояла бы в дверях, Лепесток был бы почти под ее ногами, уставившись на них так, словно они безумцы или невероятно жестокие. Знала также, что в то время как основная ее часть хотела бы захлопнуть дверь перед ними, другая ее глупая часть хотела бы верить им. Не в ад, а в необходимость ее участия.
И какая часть ее?
Та глупая эгоистичная часть ее хотела бы верить в это, что бы увидеть его снова. Только раз. Только еще один раз. Она могла бы попрощаться. Она могла бы сказать, что любила его. Она не успела сделать этого. Он не дожил до того момента, когда Эмма приехала в больницу.
– Эм?
– Прости. – Она остановилась. Обхватила себя руками и снова пошла.
Она знала, пока шла, что это глупая, эгоистичная часть себя, была нужна ей, чтобы осознать здесь – часть, которая надеялась перед лицом наихудшей потери, даже когда известно, что любая надежда бессмысленна.
Эмма приблизилась к ярко красной двери. Следы очищения краски свидетельствовали, что дверь не всегда была красная, и это был тот тип мелочей, которые она замечала, когда нервничала. Она откашлялась, протянула руку к дверному звонку и на мгновенье заколебалась.
Эллисон ничего не сказала. Эмма была очень рада, что Эллисон была рядом; если бы на ее месте была Эми, она бы уже нажала на звонок и отошла назад.
– Извини, Элли, – сказала бы она. – Я просто... я не уверена, что говорить.
Эллисон кивнула. Потому что она тоже не знала, но у нее было столько веры в Эмму, что Эмма нажала на звонок. Слышный с другой стороны двери звонок, был жестяным и электрическим.
Они ждали вместе, прислушиваясь к звукам шагов. Они услышали крик вместо этого, и он становился громче, пока дверь не открылась.
Женщина с краснолицым ребенком на бедре стояла в дверном проеме, темная прядь волос, выбившаяся из "конского" хвоста падала ей на глаза. Она была моложе матери Эммы, она выглядела младше тридцати. Голос ребенка выдал посторонних и она – Эмма вспомнила о полуторагодовалой дочери – сунула сжатый кулак себе в рот.
– Мы сожалеем, что побеспокоили вас, – сказала Эмма спокойно, – но нам нужна Мария Копис.
Темные глаза женщины немного сузились.
– Зачем?
– Мы ничего не пытаемся продать, – быстро сказала Эмма. – Вы Мария Копис?
Ребенок потянулся и схватил в горсть волосы матери, для чего понадобилась определенное усилие, и стало понятно, почему большую часть из них не удалось сколоть.
– Не делай этого, – сказала женщина, поймав маленький кулачок и попытавшись освободить волосы, не разжимая его. – Да, я Мария Копис. И как вы видите, – добавила она, – я немного занята. Чем я могу помочь?
– Мы только хотели... минуту вашего времени, – ответила Эмма. – Я – Эмма Холл, а это Эллисон и Майкл. Не возражаете, если мы войдем?
Ответ был явно положительным. Мария опустила свою дочь внутрь холла. Малышка тут же ухватила край рубашки матери и попыталась оттащить ее от двери.
– У меня действительно нет времени, что бы говорить прямо сейчас, – сказала Мария. – Может быть, вы могли бы вернуться, когда моя мама будет дома после работы.
– Я боюсь, что нас тогда не будет здесь, – сказала ей Эмма.
Прежде чем она смогла ответить, ее дочь отпустила край ее рубашки и пошла весьма сомнительным способом, наполовину наклонившись вперед, будто насмехаясь над силой тяжести. Она достигла края крыльца и указала вверх – на Майкла. Майкл мгновенно опустился на колени, расположив руки возле нее, а она прыгнула со ступеньки под тихий вопль ее матери. Майкл поймал ее, а она поймала его нос. Он рассмеялся и сказал ой-ой-ой, но не достаточно громко, чтобы помешать ей.
– Кэти, не хватай людей за носы, – сказала ей мать.
– Я не возражаю. Это не больно, – сказал ей Майкл. Кэти схватила его за ухо вместо носа, а он стоял, держа ее над землей. Он даже позволил потянуть свою голову в сторону, пока ей не надоело, что произошло быстро, так как ей было всего полтора года. Она продолжала искать ручки, которые он носил в карманах, если был одет в рубашку, в которой были карманы. Она схватила одну, и они начали перетягивать ее как канат.
Мария Копис с минуту постояла в дверях, наблюдая за Майклом и дочерью. Ее плечи немного расслабились и она посмотрела на двух девочек, удивленно покачивая головой.
– Она переживает период застенчивости. Она не позволяет даже моей матери брать ее.
– Майкл любит детей, – сказала Эллисон. – И они любят его. Даже стеснительные дети.
– Наверное. – Она вздохнула. – Ну, тогда и вы входите. Тут не будет тихо, – добавила она. – И здесь не очень чисто.
Внутри, как она и сказала, было не очень чисто, и им пришлось искать путь между обломками детских игрушек, только чтобы отойти от двери.
Майкл попытался опустить Кэти на пол, но она схватила его за волосы.
Так он присел в зале в окружении, вероятно, ее игрушек. Он подобрал чучело оранжевого динозавра и попытался обменять его на свои волосы.
Когда она проигнорировала это, Майкл изобразил крик молодого динозавра, который был замечен, и Кэти рассмеялась, когда молодой динозавр попытался облизать ее лицо. Эмма посмотрела на Марию Копис, которая наблюдала с улыбкой, притаившейся в уголках губ. Это была тяжелая улыбка, которая переросла во что-то еще, как заметила Эмма.
Тогда ей захотелось уехать, потому что она знала, что означает эта улыбка, а ей не хотелось встревать в личную жизнь этой женщины – и ее горе. Но, тем не менее, наблюдение за игрой дочери с Майклом проходило спокойно, а Эмма не преминула заметить, что Майкл точно так же играет с Лепестком. Жизнь продолжалась.
Некоторые жизни.
Она позволила этому продолжаться некоторое время, потому что была трусом и все еще не хотела делать этого. Вызвать Эндрю, ее покойного сына. Доставить ей боль.
Но Эндрю ждал, и он ждал свою мать. Эмма где-то нашла храбрость и заговорила.
– Я знаю, что это покажется плохим, – сказала она спокойно, а Мария начала медленно поворачиваться к ней лицом. – И я хочу прежде извиниться. Я бы ни за что не приехала сюда.
Женщина выглядела смущенной. Еще не подозрительной, но это будет. Эмма посмотрела на гостиную, тоже заваленную игрушками и, после паузы, она направилась туда, вынуждая Эллисон и Марию следовать за ней. Майкл, поглощенный короткими взрывами смеха, в конце концов, тоже последовал, а если и нет, то Мария все еще могла наблюдать за ними, если ей хотелось.
– О чем ты хочешь со мной поговорить? – Ее глаза сузились. – Вы не журналисты, не так ли?
– Нет, я имею в виду, нет, конечно. Мы еще учимся в школе, – добавила Эмма.
