чуть виновато и отступил от двух бочек, соединенных трубой. — Но я сделал для тебя это.
Я сбросила скатерти в корзину и подошла. Конструкция мне что-то напоминала. Одна из бочек была полна свежей воды.
— Ты кинешь сюда белье, поднимешь вот эту заслонку, — говорил Монто, — и вода польется к белью. Закроешь заслонку, потом, — он поднял с земли колесо, к которому была приделана ручка, приладил ее на бочку, а следом поднял и воткнул в колесо мое весло, — начнешь крутить…
Наверное, за все свои двести семь лет он не испытывал подобных потрясений. А может, за последний месяц их было слишком для меня — я не выдерживала. Я кинулась Монто на шею, крепко обняла и только после сообразила, что — да, я ни черта не знаю о гномах!
— Прости, — я шарахнулась и, кажется, покраснела. — Прости, я надеюсь, я тебя не обидела?
Монто помотал головой. Выглядел он ничуть не обиженным.
— Гномка бы меня потрепала по бороде, — признал он, — но человеческая благодарность мне тоже нравится.
— Тогда так, — я улыбнулась и чмокнула его в щеку. — У тебя золотые руки, ты знаешь? И ты очень талантливый… — Инженер? Черт. — Изобретатель.
Когда тебе далеко за сорок, ты ценишь не антураж. Смазливое личико и отвага — не то, что ждешь от человека, с которым ты можешь — планировать, намереваться — связать свою жизнь. Монто с первых минут нашего с ним знакомства заботился обо мне так искренне и открыто, что это не могло меня не тронуть. Но стиральная машинка!..
— Это ты меня надоумила. Я подсмотрел, как ты работаешь веслом. И подумал — почему бы не сделать твою работу проще?
Мне стоило пройти в этом мире через многое, чтобы в конце концов оказаться в трактире «У старого моряка», где мне было самое место.
У нас с Монто была общая страсть — оптимизация и изобретения. То, что знала я, что в моем прежнем мире было обыденным и привычным, я доносила до него чертежами, рассказами и даже попыткой сконструировать что-то из палочек. Бенко только удивленно захмыкал, когда Монто и Сомро собрали в зале раздаточную линию — она годилась лишь для того, чтобы составлять на нее грязную посуду и транспортировать ее на кухню, но посмотреть на диковину валили гномы не только из Астрема, но и из ближайших городов. Потом Монто и Сомро принялись за трубы для миниатюрного водопровода, и Бенко с невероятно гордым видом поменял вывеску с ценами. Теперь на ней красовались «Десять дукатов за номер», и от желающих все равно не было отбоя.
В садике мы сделали собственный ров для Странников, насест для сов-альб и «кошачий домик» для лисфер. Совы в Астрем заглядывали нечасто, но парочка лисфер облюбовала норки и, как таинственно сообщила Орана, готовилась к появлению котят.
Я так и не попала ни на один выходной-праздник, потому что я или работала, или сбегала с Монто на побережье. Гномы не читали стихов, не дарили цветы, и украшения Монто со мной обсуждал, а потом вытачивал и выковывал. Мейя отвела меня к портнихе, у меня появились прекрасные, добротно сшитые платья кофейного цвета, множество радующих глаз белизной фартуков и мягкие кожаные полусапожки. Я носила подаренные Монто браслеты из кожи и металла и присмотрела себе в лавочке подвеску, которую видела в первый день в Астреме на дочери ювелира. Ну и что, что у меня не было бороды?
Мы с Монто располагались на высоком морском берегу, доставали из корзинки припасы и устраивали пикник, иногда к нам присоединялись Сомро и Мейя. Нам было о чем поговорить — о новых изобретениях, об обычаях, о традициях, о законах, и я усиленно запоминала все, как урок. Вылетало из головы, правда, многое. Ни словом, ни делом Монто не давил на меня, не проявлял ничего из того, что мой опыт обозначал как «домогательство», а хитрые писатели и бесхитростные барышни моего бывшего мира — «он ее добивается». Все шло своим чередом, и я была этому рада.
Ничего не было слышно о свадьбе принца, и то ли с Лили у него разладилось, то ли она убежала еще в пути и под видом принцессы во дворец опять привезли бесшабашную гномку, которая похихикала над людьми и вернулась к семье.
Монто в конце концов уговорил меня сходить на праздник: подарил мне прекрасную диадему, и у меня не хватило упрямства отнекиваться. Я была взволнована, как старшеклассница перед свиданием, всю ночь не сомкнула глаз и любовалась, как свет набирающей силу луны играет на крошечных металлических цветах и листьях. Гномы — волшебники.
Под утро меня зашвырнуло в трактир госпожи Трише. Я слушала ее вопли, видела, как она стегает тряпками нерасторопных работниц, наблюдала, как до крови бьются пьяные матросы и пострадавших выкидывают на улицу их же товарищи, и прикрывалась истрепанным свитком, шепча молитвы — или что это было — на высоком наречии, не понимая ни слова.
Одна из подавальщиц споткнулась, выронила кружку, и из-за стола поднялся огромный, заросший, сильно нетрезвый человек.
— Ах ты криворукая дрянь! Это были мои последние деньги!
Он коротко размахнулся, и я, маленькая, беспомощная десятилетняя девчонка, увидела, как моя мать безжизненно оседает на пол.
Слезы застили все, что было дальше, в ушах многократным эхом стоял вопль убийцы. Я проснулась, и веки пекло от соли, и я все еще была там, в Комстейне, в дрянной забегаловке, где жизнь Эдме безжалостно разделили на до и после — и не понесли наказания. Никакого.
Эдме не была от рождения тронутой дурочкой.
Это людская злоба и жадность сделали ее такой.
Мое подавленное настроение с утра ни от кого не укрылось. Орана забеспокоилась, не заболела ли я, Монто и Мейя потребовали, чтобы я завтракала и собиралась на праздник — всю мою работу они брали на себя, а когда я запихивала в себя последние овощи, пришел Бенко и заявил, что в мансарде мне все-таки не место, так что он готов предоставить мне комнату… Я так замотала головой, что он испугался.
— Я просто не выспалась! — почти крикнула я, и прозвучало, будто я теряла последний шанс. — Это… лисфера под окнами. Она не дает мне спать.
— Я и говорю: перебирайся к нам на второй этаж! — повторил Бенко, но я уставилась в тарелку, и он не стал настаивать. — Вот это люди! — сказал он кому-то, уже выйдя за дверь, но без тени обиды. — Когда-нибудь я привыкну к
