Семён хмыкнул, прекрасно понимая боярина Еремея. Услуги лекарки стоили недёшево. Катерина согласилась на оплату продуктами, но только потому, что Дуня взялась сама варить нужные отвары и контролировать лечение. Однако с того момента, как Савве сделалось лучше, Дуняшин догляд стал затруднителен. Нехорошо девочке приглядывать за взрослым мужем, если он ей не отец или брат.
— Я собираюсь проведать Мотю и поздороваться с боярыней Еленой. И мне надо узнать, готовы ли у Моти рушники на продажу. От их продажи многое зависит. Дед обмолвился, что княжьи люди уже получили списки должников и в ближайшие дни начнут ходить по дворам.
Семён посмотрел в сторону соседнего двора, как будто что-то мог увидеть сквозь забор и сочувственно покачал головой: лучше бы Совиным всё уладить до прихода княжьих людей.
— Ну, пойдём, проведаем, — согласился он и усмехнулся, глядя на замершую у забора Дуню. Ещё недавно она пролезла бы в щель между жердинами, но когда прибыла Милослава, то беготня девчонок через лазейку прекратилась. — Не забудь сопровождающую взять с собой, — насмешливо посоветовал он ей.
Дуня только застонала, но ничего поделать не могла. Через пять минут она стояла у ворот соседей и смотрела, как там разгружают мешки с телеги. Увидев Мотю, она спросила:
— Это ваши?
— Представляешь, сами приехали! — Мотя сияла и забавно подпрыгивала, не в силах удержать в себе радость. — В имении что смогли собрали и привезли. Беспокоились, что нет боярина и спрашивают, как им быть дальше.
— Значит, не так всё плохо? — улыбнулась Дуня.
Мотя поникла и тихо поведала:
— У нас большие долги. Тятя с дедом собирались в последний поход в долг. Они думали, что вложения окупятся, а вышло… — Матрена закусила губу, чтобы не расплакаться, но быстро договорила: — Твой дед предложил обменять наш дом на поменьше и доплатить.
Дуня кивнула, показывая, что слышала такие разговоры. Она плохо себе представляла, как дед собирается изворачиваться, чтобы найти доплату на дом Совиных.
— Тяте жалко дом, — продолжала Мотя, — но выхода нет, а вот мамка…
Неожиданно раздалось:
— Что она здесь делает?!
Боярышни даже подпрыгнули от резкого крика. На крыльцо вышла боярыня Елена и с негодованием смотрела прямо на них.
Дуня вежливо склонила голову. Семён Волк поклонился. Но в ответ они услышали:
— Мерзавка! Пришла обобрать нас? Мало тебе? Последнее ищешь?
Дуня оглянулась, ища ту, на кого обрушился гнев боярыни Елены. Но кроме дворни и её с Мотей никого не было. Она, непонимающе вернула взгляд на женщину, а Мотя вдруг кинулась к матери и стала умолять её успокоиться. Но её уговоры сделали только хуже.
— Пошла вон с моего двора! — срываясь, закричала Елена. — Вон!!! — от избытка чувств боярыня сорвала с шеи ожерелье* (*не бусы, а расшитый воротничок-стоечка), словно оно душило её и, швырнув о ступени, с лютой ненавистью прошипела:
— Больше не будет вашему семейству тут поживы!
Кровь от Дуниного лица отхлынула, а в глазах потемнело, и если бы не Семён с Гришкой, то она не смогла бы сделать ни шагу. Как в тумане, она увидела выходящего на крыльцо и держащегося за дверь боярина Савву, его попытки утихомирить и увести в дом жену, но та продолжала выкрикивать оскорбления, а ворота были открыты и люди с любопытством смотрели, слушали.
— Заткни свою жёнку, а то я вырежу ей язык! — рявкнул боярич Волк.
Савва ожёг его свирепым взглядом, но вся злость досталась Елене. Он втолкнул её в дом, вошёл следом и захлопнул дверь, оставив рыдающую на крыльце дочь.
Потрясённую произошедшим Дуню уже довели до ворот её дома, когда Мотя догнала и упав перед ней, пытаясь обнять ноги, цепляя её за подол, стала просить прощения:
— Она не в себе! Дусенька, прости её! — истошно кричала девочка. — Она думает, что тятенька жив только благодаря её молитвам! Дуся, она же на коленях ползла к святым местам! У неё ноги распухли и чернеют… А как узнала, что твой дед дом хочет купить, так себя потеряла, гадости говорить стала. Дусенька, прости, она не в себе!
Мотя кричала, захлебываясь словами, а саму её всю трясло. Семён бросил взгляд на Дуню, которая едва шла и казалось, что она ничего не видит перед собой и не слышит. Выругался и отпихнул Мотю, веля возвращаться к себе. Ничего не понимающие Доронинские холопы тревожно глядели на неестественно белую боярышню, на вопящую соседскую боярышню — и ничего не понимали. Семён рявкнул, чтобы они закрыли ворота.
Матрёна ещё что-то кричала, пыталась объяснить, прежде чем, шатаясь, поплелась домой. За забором послышался звон хлёстких пощёчин и отголоски срывающегося от злости на дочь голоса боярыни Елены.
Глава 19
Дуня стояла у ворот и провожала взглядом очередную телегу, привозившую в город игрушки и мебель. За прошедшие недели эта была третья. Ажиотажа с продажей больше не было, но торговля шла. У деда на работе тоже всё было хорошо. Дуне не нравилось, что основным его заработком были подарочки, а не княжье жалование, но это была повсеместная практика.
Боярышня посмотрела на соседские ворота. Они были наглухо заколочены. Дом у Совиных отняли за долги, и туда пока никто не вселился.
Продать их дом новым владельцам стало сложно, несмотря на наличие во дворе колодца. После того злополучного скандала кто-то обронил, что это несчастливый дом, и по городу поползли нехорошие слухи. Люди вспомнили, что за короткий срок погиб
Глава семьи, умерли двое внуков, пропала маленькая боярышня Ксюша, сошла с ума старая боярыня, заболел молодой боярин, челядь разбежалась, а хозяйка долго где-то пропадала, а когда вернулась, то тоже заболела. Ключницу, ходившую в паломничество вместе с боярыней, недавно схоронили.
Дуня видела боярыню Елену при отъезде в имение. Её несли на руках и по слухам той оставалось жить считанные дни. Наверное, сейчас её уже не было в живых. Мать Моти не стала лечить ни свои загноившиеся раны на коленках, ни ноги ключницы, считая, что так угодно богу или что это плата за возвращенное здоровье мужа. А шедший как простой крестьянин рядом с запряжённой в телегу Зорькой боярин Савва выглядел страшно худым и угрюмым.
Дуня гнала от себя мысли об этой семье. Всё было слишком погано, чтобы пытаться разбираться в том, что произошло.
Мама сказала, что боярыня Елена внушила мужу, что он обязан ей жизнью и всегда должен помнить об этом. А подвиг сей она совершила, чтобы он во что бы то ни стало сохранил дом и прежнюю жизнь.
Василиса слушала, что Милослава говорила дочери и уголки её губ некрасиво опускались всё ниже и ниже. Она хорошо знала ключницу боярыни Елены и жалела её. Та отправилась в паломничество следом за своей хозяйкой, а о ней никто не вспомнил сейчас и не помог тогда, когда она сгорала от злого огня в теле.
Дуня не могла оторвать взгляда от закрытых ворот пустого дома. Она до сих пор не понимала, каким образом идущая на лад ситуация с Совиными покатилась вниз. Для неё обвинения Елены тогда стали громом среди ясного неба. Домашние даже думали, что она сляжет, но обошлось.
Про Мотю Дуня больше ничего не слышала. Да и откуда бы? У Совиных больше нет дома в Москве, и боярин вернётся в город только по весне, чтобы подтвердить свою службу князю или снять с себя боярство.
А Дуня не смогла отпустить произошедшее от сердца. Она пыталась понять боярыню Елену, разобраться в её эмоциональном состоянии и кажется, понимала, но не могла простить ей Мотю. Ни ей, ни пошедшему на поправку боярину Савве. Их дочь тоже длительное время находилась в стрессовом состоянии, выбивалась из сил, чтобы следить за отцом, сошедшей с ума бабкой, за людьми, и у неё только-только стало получаться! Ей бы немного поддержки — и семья поднялась бы на ноги, но Елена умудрилась всё растоптать, а боярин Савва позволил ей это сделать. И плевать на них, пусть верят в чудеса, но… ай, Дуня оборвала себя, понимая, что вновь и вновь переживает произошедшее.
