Когда он ушел, Роланд повернулся к Рианнон:
— Как ты считаешь, правильно ли я поступил?
Вздохнув, она отошла от него и присела на кучу сена.
— С каких это пор благородный и весь из себя положительный Роланд де Кортманш стал нуждаться во мнении безрассудной сумасбродки Рианнон из Египта?
— Я хочу, чтобы мы остались друзьями, Рианнон, — ответил он, усаживаясь рядом с ней на источающее резкий запах сено. — Да, я действительно считаю тебя безрассудной сумасбродкой, но тем не менее я ценю твое мнение.
— Ах, неужели? — воскликнула она, поднимая брови.
— Да, и тебе это отлично известно.
Презрительно фыркнув, она вздернула подбородок.
— Тогда тебе полезно будет узнать, что я считаю тебя самым большим глупцом, когда-либо рождавшимся на свет.
Нахмурившись, он воззрился на ее прекрасное лицо, отмечая, что в ее глазах притаилась печаль.
— Почему?
Она ответила ему таким же пристальным взглядом, словно силой разума старалась зажечь свечи в его голове.
— Потому что с другими у тебя никогда не будет того, что у тебя могло бы быть со мной.
В горле у него пересохло.
— Мне это известно.
— Тогда ты десятикратный глупец, — сказала она, отворачиваясь.
Он дотронулся до ее плеча.
— Я и понятия не имел о том, что твой отец отрекся от тебя, Рианнон. Не знаю, что на меня нашло, когда я назвал тебя своим проклятием. Неудивительно, что ты так зла на меня. — Она не повернулась к нему. — Рианнон, я вовсе не имел в виду то, что тебе могло показаться. Я просто хотел…
Она сбросила с плеча его руку и уставилась на него горящим взором.
— Мне дела нет до того, чего ты хотел, и уж тем более меня не интересует интерпретация твоих слов.
— Рианнон, если ты позволишь мне все объяснить, то увидишь, что…
— Это уже не важно, поэтому перестань докучать мне пустыми разговорами. — Она снова отвела взгляд. От слов, сказанных ею, веяло холодом. — Я намерена уйти, Роланд, как только мальчик будет в безопасности, а Пандора достаточно окрепнет, чтобы перенести дорогу. Я исчезну и больше никогда не появлюсь на пороге твоего дома. — Она улыбнулась болезненно-горькой улыбкой. — Ты, должно быть, очень этому рад, ведь скоро твое проклятие будет снято.
Роланд проснулся раньше остальных и принялся яростно вытряхивать из волос и одежды пахнущее плесенью сено. Сон его был беспокойным.
Он напомнил себе, что на то существует несколько причин: то, что Тамара злится на него, их с Эриком размолвка, беспокойство за физическое и психическое благополучие Джеймисона, тревога за пантеру — выкарабкается ли она? — а если нет, как это отразится на ее хозяйке.
В действительности вовсе не эти обстоятельства тревожили его разум, а его собственные беспечные слова, причинившие боль Рианнон.
Боже, если бы только у него была возможность отправиться в прошлое и все исправить! Если бы он только знал, что отец Рианнон отверг ее той же фразой — «Ты мое проклятие!», — он никогда бы не посмел повторить эти слова. Действительно, ему нужно держаться на расстоянии от Рианнон, но он ни за что не стал бы намеренно ранить ее чувства.
Истина заключалась в том, что он беспокоился об этой женщине, беспокоился гораздо больше, чем мог предположить. Когда она находилась вдали от него, время от времени нанося ему неожиданные визиты, это волнение было не так заметно. Но когда Рианнон вернулась, Роланду стало очень сложно, если не сказать невозможно, скрывать свои истинные чувства. Ее безрассудное поведение вкупе с взрывным характером помогало ему выдавать свою тревогу за неодобрение и неприязнь.
Но когда он увидел ее распростертую на сырой земле, с плачем баюкающую раненую Пандору, он не в силах был более отрицать своих истинных чувств. Боль Рианнон была и его болью, она проникла в глубины его сердца. Ему ничего на свете не хотелось сильнее, как успокоить ее, уберечь от страданий.
Роланд направился к боковой двери, увязая в сене. Три птички вспорхнули с балки, растревоженные его присутствием. Они шумно хлопали крыльями, и звук эхом разносился под высоким потолком сарая. Одна птаха уронила перо, и Роланд наблюдал, как оно, танцуя в воздухе, медленно опускается на пол.
Выйдя из сарая, он зашагал по жухлой поблекшей траве. Жесткие растения царапали его ботинки. В воздухе уже ощущалось дыхание приближающейся зимы, но на небе не было ни облачка. Роланд мысленно пытался отыскать поблизости посторонний разум, но слышал лишь стройный хор сверчков, свист крыла пролетающей летучей мыши да завывание ветра, треплющего старый флюгер на крыше сарая.
Он не хотел, чтобы Рианнон покинула его. Понимание этого родилось в его душе в тот самый момент, когда с ее губ слетели слова об уходе. Если он удостоверится в том, что никогда больше ее не увидит, он будет чувствовать себя бесконечно одиноким. Да, она ни разу не задерживалась рядом с ним надолго, но он знал, что она есть. Он всегда знал, что стоит ему призвать ее, и она явится; а по собственному желанию она приходила, когда он меньше всего ее ждал. Рианнон увлекала его в ураган чувств, выслушивала его непременные замечания о ее безрассудности и неразумности, а затем ускользала прочь, подобно легкому летнему ветерку.
Роланд не мог попросить ее остаться. Ее присутствие напрочь лишало его контроля и самообладания, делало его неосторожным. Он бы только снова и снова причинял Рианнон боль.
Закрыв глаза, он увидел перед мысленным взором ее лицо. Он и помыслить не мог о том, чтобы намеренно ранить ее. На долю мгновения Роланд позволил Эрику убедить себя, что поступил с Рианнон грубо, находясь под воздействием препарата. Затем он резко покачал головой. Какая разница? Это не могло изменить правду о его истинной сущности. Как он мог просить Рианнон остаться с ним, зная, что ее присутствие будет постоянно заставлять его балансировать на грани хаоса?
Если бы только эта женщина могла обуздать свою сущность, стать чуть менее безрассудной и импульсивной. Он мог бы помочь ей, а она могла бы помочь ему. Если бы только ему удалось убедить ее в необходимости этого, тогда, возможно…
Нет. Рианнон никогда не изменится. Он страшно боялся одним далеко не прекрасным днем узнать о ее смерти, которая, несомненно, окажется мучительной и ужасной.
— Роланд?
Он повернулся на звук женского голоса, угадывая по отсутствию в нем глубины и характерного тембра, что он принадлежит не Рианнон, а Тамаре.
Она выступила вперед. Голова ее была опущена, и она избегала его взгляда. Когда носки ее обуви почти коснулись его ботинок, она остановилась и крепко обняла его руками за шею.
