Сажусь и пытаюсь привести дыхание в норму.
Рассматриваю книгу.
Обложка шершавая от воздействия времени. Открываю издание. Меж склеенных страниц обнаруживается подпись: «Собственность Карин Остлунд» - она выведена неровным детским почерком.
Мне кажется, я однажды уже видела и эти буквы, и эту книгу.
И, кажется, ее не было здесь, когда я впервые заселилась в комнату.
- Дорогая, - тетя стучит в дверь.
- Входи. – Я прячу книгу под подушку.
В последнее время мне вообще многое приходится скрывать от Ингрид.
- Ты собираешься поесть, или теперь питаешься только знаниями? – Сияет она, появляясь в дверях.
- Ох, точно. – Я встаю с кровати.
- А это что? – Тетя хмурится, заметив зеркало.
- Винтаж! – Восклицаю я, вытирая ладони о брюки. – Неплохо смотрится, да? Нашла среди бабушкиных вещей.
- Слегка громоздкое. – Задумчиво тянет Ингрид. – Но если тебе нравится…
- Идем-ка перекусим. – Отвлекаю ее щекоткой.
- Ай! – Хохочет тетя, когда я ввинчиваю свой палец ей между ребер.
Мы спускаемся, обедаем, делимся новостями, и я расслабляюсь настолько, что мне почти удается забыть о том, что моя жизнь теперь катится куда-то в пропасть.
Ингрид рассказывает о том, как планирует обустроить веранду, а я вызываюсь вымыть посуду. Она делится новостями о том, как сходила в школу и подписала мои документы, я помогаю ей нафасовать новые сборы для последних заказов. Тетя показывает мне шпалеру, которую планирует устроить возле стены в саду, а я говорю, что это отличная мысль, смотреться будет обалденно.
Будто и не было никаких смертей, никаких необъяснимых снов, встреч со сверхъестественным и странных звонков с того света.
Но что-то такое сквозит в нашем общении – что-то неясное и недосказанное. Я знаю, что Ингрид в попытке уберечь от опасностей скрывает от меня гораздо больше, чем показывает. А она знает, что я это знаю, но не говорит.
- Что это? – Беру в руки соломенную куклу с ее рабочего стола.
Она небольшого размера, ее ручки и ножки стянуты красной тесемкой.
- Красиво? – Она забирает у меня ее и прикладывает к стене. – Хочу декорировать свою студию.
- В стиле кантри. – Улыбаюсь я.
Ингрид вертит куклу в руках, а затем убирает в ящик.
- А еще хочу освежить рамы, краска совсем уже облупилась. Я их зачистила, думала, сегодня покрашу, но пришел этот газовщик!
- Давай, помогу? – Предлагаю я. – У меня полно сил.
- Серьезно? – Смотрит на меня с сомнением.
- Дом, и правда, выглядит слегка заброшенно и неряшливо. Пора начинать приводить его в порядок.
- Тогда я изолирую стеклянные поверхности, а ты бери кисть. – Тетя ставит передо мной банку с краской и раскладывает на столе кисти. – Выбирай любую - ту, что удобнее.
Я натягиваю перчатки, а она подтаскивает стремянку. К тому моменту, когда приступаю к покраске, Ингрид уже обклеивает несколько поверхностей малярным скотчем.
Мне хочется в который раз спросить ее, какой она помнит мою мать – тем более, сейчас самый подходящий момент, но только я провожу белым по раме, как в дверь звонят.
- Помощник тебе пришел. – Кричит тетя, выглянув в окно из гостиной.
- Что? – Кричу я.
И слышу тяжелые шаги.
- Какой вид. – Говорит гость негромко.
Я резко оборачиваюсь, и стремянка начинает шататься.
- Осторожнее. – Микке подхватывает ее и помогает устоять на месте.
- Привет, - улыбаюсь я.
И ищу взглядом Ингрид. Но та, открыв парню дверь, скрывается где-то на кухне.
- Ты опять забыла про наше свидание? – Смотрит на меня снизу вверх Микке.
- Я… ох, черт. – Кусаю губы.
- Ничего, я помогу. – Он берет банку с краской, переставляет в другое место и надевает тетины перчатки. – Тебе повезло, что я – хозяйственный. – Микаэль берет кисточку и дарит мне улыбку чеширского кота. – Но ты будешь мне должна уже втройне, Нея.
35
Знаете, бывают такие парни, которых видишь и понимаешь: он не причинит тебе зла. Его одобрят родители, он понравится твоим друзьям, и к нему с легкостью пойдет на руки твой кот. Вот в таких и нужно влюбляться.
Жаль, сердце не всегда дружит с разумом.
Мы красим рамы и беспрестанно хохочем. В Микке есть все, что может очаровать девушку: надежность, сила, обаяние и чувство юмора. А когда он вот так меня касается – осторожно, но заигрывающее, когда шутит и ждет моей реакции, когда флиртует, делая вид, что это вовсе не флирт, а дружеская подколка – вот в эти моменты мне очень хочется влюбиться в него по-настоящему.
И, возможно, это уже происходит.
Во всяком случае, вниманием таких парней, как говорит Лотта, не разбрасываются.
- Ты так и не сказал мне, - улыбаюсь.
За окном грязной ватой сгущаются на небе тучи. Похоже, Реннвинд не в курсе того, что на свете бывает какая-то другая погода, кроме пасмурной и дождливой.
- О чем именно? – Микке проводит кистью по дереву, а затем отходит, чтобы посмотреть на результат своей работы с расстояния.
- О том, что ты пишешь на руках.
- А, ты об этом. – Он поднимает руки и разглядывает чернильные завитушки над запястьями. – Это песни.
Микке смущен, и ему хочется расправить рукава, но руки заняты кистью и краской.
- То есть, это слова песен? – Я пытаюсь присмотреться к рисункам и разглядеть в этих каракулях знакомые буквы, но они больше похожи на старинные руны или какие-то загадочные значки. – Ты пишешь песни?
- Не совсем. – Микаэль возвращается к покраске.
Я придвигаю ему стремянку и придерживаю, пока он взбирается по ней наверх. У меня хватает такта терпеливо дожидаться пояснения – если оно последует, разумеется.
Молчу. Молчу. Жду. Ждать становится все труднее.
- Это йойк. – вдруг выпаливает он.
- Что? – Гляжу на него снизу вверх.
- Йойк. Саамское песнопение.
- В смысле, народные песни?
- И да, и нет. Эти песни – очень личное.
- Так ты саам? – Интересуюсь я.
Парень замирает с кистью в руке. Вздыхает.
Не понимаю, что такого в этом вопросе. Что я сказала плохого?
Не понимаю, как он реагирует. Смущается? Злится? Обижен?
Микке опускает голову и долго смотрит на меня. Будто что-то ищет в моем лице такое… знаете, когда пытаешься понять, специально тебя человек оскорбил, или просто сам по себе невежда.
- Да. – Его ответ выходит коротким.
- Я что-то не то сказала? – Спрашиваю с сожалением.
- Нет, все в порядке. – Микке натянуто улыбается, и его поза меняется. – Просто я на секунду забыл, что ты не местная. Ты ведь не в курсе, что таких, как я, тут… мягко говоря, опасаются.
- Почему?
Мой вопрос, видимо, кажется ему искренним – теперь Микке улыбается по-настоящему.
- Много лет назад всех саамов согнали со здешних земель, обвинив в колдовстве. Мой дед был шаманом рода, и ему пришлось уйти в горы, чтобы не навлечь беду на свою семью. Мои дядя и отец всю жизнь так и прожили – делая все, чтобы никто не догадался о том, какое у них происхождение.
- А ты?
- А я не скрываю его. Но и не афиширую. – В его голосе звучит что-то невысказанное. – А вот моя мать стыдится того, что ее муж – саам. Просит меня не распространяться об этом, чтобы не накликать бед на семью.
- А песни? – Я киваю на знаки на его руках.
- Песни… - Тихо произносит Микке и бросает взгляд на дверь. Очевидно, не хочет, чтобы услышала тетя. – Иногда я вспоминаю песни, которые пел мне в детстве дедушка. Раз в год отец привозил меня к нему в долину за Черной горой, и там я слышал и видел многое из того, о чем не следует рассказывать, если не хочешь напугать людей. Обряды, секреты целительства, ритуальные песнопения. Теперь, когда в памяти всплывают слова этих песен, я сразу записываю их, а затем прихожу домой и переписываю в тетрадь.
- Ты поешь их?
- Если честно, не пробовал. Боюсь, мама не поймет.
- Хочешь, уйдем к реке, туда, где никто не услышит? – Шепотом предлагаю я. – И ты споешь.
