Гектор порылся в кармане, достал помятую веточку с бледно-желтыми цветами. В нос ударил необыкновенный свеже-сладкий аромат. Плотные продолговатые темно-зеленые листочки, нежные соцветия с тонкими загнутыми лепестками. Кажется, я видела такие листья на Форсе.
— Что это? — я поднесла веточку к носу и шумно вдохнула. Хотелось вдыхать и вдыхать, пока голова не закружится от необыкновенного аромата.
— Лигурская абровена. Так пах мой дом.
Я вновь вдохнула:
— Необыкновенный запах.
— Я хочу, чтобы каждый раз, когда ты видишь этот цветок или вдыхаешь этот аромат, ты думала обо мне.
Дурное предчувствие — говорил, будто прощался. Я порывисто обвила его шею и припала к губам. Долго целовала, сильнее и сильнее стискивая объятия. Я хотела его. Здесь, сейчас, осознавая, что светлого завтра может не быть.
— Не здесь. Не так, — он прижал меня к грязной стене и покрывал лицо горячими поцелуями, легкими, как трепещущие крылья бабочки. Поправил волосы и заглянул в глаза: — Мы ждали столько времени. Подожди еще немного. Я увезу тебя на Кодер — маленькую зеленую планету.
— Такую же зеленую, как твои глаза? — я потянулась к губам. Хотелось бесконечно целовать их и никогда не отпускать.
— Еще зеленее, — он сглотнул и прижался щекой, нашептывая мне в ухо; голос совсем осип от желания. — Мы будем лежать в росистой зеленой траве мягкой, как самые лучшие аассинские ковры, на берегу чистейшего озера, слушать шум водопада и пение маленькой сапфировой камышовки. Ты слышала, как поет камышовка?
— Нет, — внутри все замирало. Таких красивых слов мне никто не говорил.
— Ты обязательно услышишь, — Гектор крепко обхватил меня и прижал к себе. Я слышала глухие частые удары его сердца и шумное дыхание. — Завтра мы покинем эту проклятую планету, пошлем ее ко всем чертям, и ты будешь в безопасности.
— Я тебе верю.
И верила бы, даже если бы он поднес к моему горлу нож и уже пустил кровь.
— Потерпи. Два коротких дня.
— Два бесконечно длинных дня. Они покажутся мне вечностью.
Я вновь поймала его губы, мягкие, свежие, с легкими нотками табака. Я бы отбросила все условности, все мысли, все сомнения, лишь бы принадлежать ему. Где угодно, хоть на этом грязном полу, лишь бы заполучить его целиком, покрыть поцелуями, почувствовать, как он наполняет меня. Стать с ним одним неделимым целым, одним существом, андрогином, стихией, вселенной, космосом, мирозданием. Он стер бы с моего тела нежеланные прикосновения других мужчин. Вытеснил болезненные воспоминания о них из глубин памяти. Истребил их запах. Остался бы только он — мой истинный хозяин, хозяин моего сердца, моих желаний, моих мыслей. Потому что я так хочу. Это мой вызов силе. Перед ним я рабыня: самая любящая и самая покорная.
— Ты, — я подняла голову и заглянула в глаза, — ты мой господин. Только ты.
Я хотела это сказать. Озвучить, украсть эти слова у того, другого. Украсть нагло и безвозвратно, будто их уже нельзя произнести вновь. Я чувствовала себя вором, преступником, который лишил де Во чего-то очень ценного. И радовалась, как ребенок. Когда-то давно мы испытывали такой же восторг с Лорой, когда удавалось стащить на рынке какую-нибудь мелочь у торговца. Особенно у жирной горластой тетки Сильфы. Я вновь крала у нее. И ликовала.
Во взгляде Гектора полоснула сталь, кольнула острой иглой. Не этого я ждала. Он покачал головой:
— Нет. Не здесь… Я не могу. Не должен, — он провел большим пальцем по моей щеке. — Но я, к сожалению, не железный, — он со сдавленным рычанием завладел моими губами, и я почувствовала, как руки обшаривают тело, задирают платье. Он больше не сдерживался.
Теперь было по-другому. Касания перестали быть болезненно робкими, я чувствовала его силу, его напор, мучительно хотела покоряться. Я расстегнула неловкими пальцами его рубашку и погладила гладкую грудь: твердую, рельефную, темную, как графит. Осторожно коснулась свежего шрама. Он стал выпуклым и серо-розовым. Завела руки за спину, чувствуя каждую мышцу. Я выгнулась, когда он покрывал поцелуями шею, замерла, на мгновение испугавшись, что сердце оборвется от охватившего чувства. Шальная мысль кольнула, как нож в спину: я, действительно, хочу этого? Или тороплюсь отдать другому, как сказанные только что слова?
Я замерла и не сразу поняла, что он отстранился. В дверях стоял Клоп и усердно делал вид, что отворачивается, хотя таращился во все глаза и даже слегка покраснел.
— Иди отсюда, мальчик, — Гектор прокашлялся — голос сел и хрипел.
— Там это… — Клоп слегка пнул носком ботинка стену, вызвав дождь из пыли и штукатурки, и поджал губы. — Мартин тебя ищет.
Гектор шумно выдохнул — едва сдерживался:
— Скажи, что позже приду. Сам найду его.
Тот неприятно хихикнул:
— Говорит, очень срочно. Велел тащить, как найду.
Гектор нервно поджал губы, опалил меня горячим взглядом, легко коснулся щеки:
— Значит, так и надо. Я едва не сделал большую ошибку. Ты… хорошая…
Я прислонилась спиной к стене:
— Останься.
Он покачал головой и отвел глаза:
— Нужно идти. Видно, все же так надо.
Гектор небрежно чмокнул меня в щеку, на удивление холодно, отстранился, торопливо застегивая рубашку, и вышел вслед за Клопом. Я слушала, как затихают его торопливые шаги, достала из кармана помятую веточку абровены и вдохнула восхитительный запах — к свежей одуряющей сладости примешивалось что-то горькое.
55
Гектор не пришел ночевать. Я всю ночь проворочалась на широкой кровати в полусонном бреду. Открывала глаза, прислушивалась, но слышала только тишину и мерзкую ночную возню вездесущих бабочек, бивших крыльями по грязному стеклу. Раньше я ее не замечала. Поднялась в норы, стараясь ступать по железной лестнице, как можно тише. Выгребла монеты из тайников и закатала в пояс. Этот день покажется вечностью.
Я пошла в столовую — Санилла уже наверняка на ногах. Из кухни привычно чадило.
— Чего тебе не спится в такую рань?
Я пододвинула стул, села у стойки раздачи:
— Не знаю. Гектора не видела?
Санилла обернулась:
— Так они все еще вчера в доки на разгрузку уехали. Бежали, как на пожар. И твой с ними. Отвыкла спать одна?
Стало немного спокойнее.
— А что там, в доках?
Санилла пожала округлыми плечами:
— А я откуда знаю? Это их, мужские дела. Мне вот, — она потрясла в воздухе сковородой, — вся забота.
Она бросила сковороду, повернулась. Изменилась в лице и подошла. Обхватила мои пальцы мягкими горячими ладонями:
— Да что ты, милая? Ну? Лица нет. Хорошо ведь все. Улетишь, как он и обещал. И забудешь обо всем.
Я кивнула.
— Радоваться надо. Слышишь? Радоваться. Теперь все по-другому будет.
Она поставила передо мной миску с маленькими сладкими пирожками:
— Поешь лучше. Кофе сама налей, — она выставила фаянсовую чашку с потемневшим сколом на ободке.
Я прошла к заварочной машине, долго наблюдала, как в белое глянцевое дно с тихим шипением бьет тонкая коричневая струя, образуя мелкие пузырьки. В воздухе поплыл знакомый запах. Я молча ела пирожки с красным сахаром, цедила кофе. Говорят, сладости улучшают настроение. Сахар хрустел на зубах, но лучше все равно не становилось.
Я допила кофе и отставила чашку:
— Санилла, не знаешь, вернутся когда?
— Кто их знает. Я же не лезу, не спрашиваю. Вернулись — хорошо. Не вернулись — готовить меньше.
— А вдруг что случилось?
Санилла обернулась, округлив черные глаза:
— Да с ума ты сошла что ли? Кто же в дорогу-то себе пророчит? Иди, поспи лучше. Кто знает, может, ночь спать не придется. В ночь, поди, и полетите.
Я вернулась в комнату и опустилась на кровать. Нет ничего хуже ожидания. Делать мне нечего, вещей нет. День тянулся, как нагретая солнцем резина. Я немного задремала, но проснулась и почувствовала себя совершенно разбитой. Все время смотрела на часы, мерила ногами гнилой скрипучий паркет. Вышла на воздух и села на железные ступени лестницы, ведущей в норы, заглядывала в коридор, ежесекундно ожидая увидеть высокую фигуру Гектора.
