Навсегда.
— Каким бы я был мужем, если бы не замечал, что происходит с любимой женой? — отвечает Тойво, глядя на нее грустно и ласково.
Глава 38
После обеда Тойво ушел в архив, предупредив, чтобы Тимира его не ждала. И с этого момента Тимира не знала ни минуты покоя, мечась по покоям, кусая губы и хватаясь то за одно дело, то за другое.
Встречи с Иржи слишком коротки, чтобы ее душа успевала им насытиться, а рядом с ним еще постоянная охранница-овчарка Петра со своей белобрысой косой. Смотрит на Тимиру, будто знает обо всем и готова лечь костьми, чтобы не дать им обменяться и парой слов.
Но им осталось всего несколько дней.
Всего несколько дней встреч украдкой, сорванных в темноте коридоров поцелуев, быстрой любви в каморке на вершине башни.
Вчера не удалось урвать даже этих крох запретного наслаждения.
За весь день Иржи ни разу не сумел остаться с ней наедине, не смог взглядом приказать ей бежать по ступенькам вверх и ждать его, затаившись и погасив свечу.
Весь день она чувствовала, как течет время сквозь пальцы, подобно красноватому песку пустыни в гигантских песочных часах их жизни. Безжалостно и безнадежно.
Один раз она чуть не рискнула всем — когда Иржи остался один у своего места в общем зале, она решительно направилась к нему, собираясь взять за руку и на глазах у всех отвести в их тайную спальню.
Но именно в этот момент в зал вошли вернувшиеся с дежурства дозорные.
Огонь в глаза Иржи чуть не сжег ее до невесомого серого пепла — он тоже понял, что чуть было не произошло.
Чтобы отвлечься и убить время до ужина, Тимира наряжается.
Перебирает платья одно за другим, проводит дрожащей рукой по ткани, прикладывает то одно, то другое украшение. Но ее больше не радует гладкость шелка, роскошь парчи, нежность бархата, изящество атласа и обманчивая простота льна.
Не зажигают свет в глазах яркие цвета — лимонный, пурпурный, бирюзовый, сливовый, терракотовый, лавандовый.
Не восхищает вышивка — бисером, шелком, камнями, золотом, перьями.
Платье должно быть иным.
Лишь бы его можно было легко расстегнуть на груди, распустить шнуровку для ласковых нетерпеливых пальцев.
Лишь бы юбки не скользили и не мялись, когда их задирают к самому поясу.
Все, что когда-то думали о Тимире, дерзкой изгнаннице в Ильдауме, сосланной магичке легкого поведения — теперь стало правдой.
Ее развратность, одержимость и бесстыдство.
Какая ирония — в те времена она была столь невинна, что даже не все сплетни была способна понять.
Сейчас она почтенная жена и уважаемая дама, но то, о чем она думает, способно заставить покраснеть самого отвязного столичного повесу.
Она достает последний из привезенных из столицы и еще не надетых нарядов. Узкое платье по последней придворной моде, еще слишком рискованной в то время, когда она уезжала с мужем в его миссию, но сейчас наверняка уже устаревшее.
Не для местной публики.
Это становится понятно, когда в общем зале все провожают ее острыми взглядами — атлас облегает фигуру так откровенно, что можно угадать, насколько широки ее бедра.
Синий цвет, такой глубокий, что кажется почти черным, гипнотизирует, заманивает в темноту ночи. Скрывает в себе те тайны, что прячутся от дневного света.
Узкое декольте и высокий воротник, заколотый брошью в виде букетика лаванды выглядят непривычно и странно и только это дает понять, что госпожа советница вышла к ужину не в ночной сорочке, а в дерзком, но все же платье.
Взгляд Петры, которую она встречает на входе в общий зал, режет как тысяча кинжалов.
Но все, что Тимиру в этот момент интересует — что Петра уходит.
Уходит!
Иржи стоит у стола на возвышении один. Тойво с Грегом в архивах, генералу Тотху с утра нездоровится, фрейлины который день отказываются от ужина, дружно решив беречь фигуру перед возвращением в столицу.
Здесь только они вдвоем. И никто больше не слышит тихих слов, которые почти шепчет на ухо госпоже советнице господи командующий:
— Петра сегодня отправляется в дозор. Это ежемесячная обязанность каждого офицера.
— Сегодня ночью… — едва шевеля пересохшими губами говорит Тимира.
— В моей спальне.
Иржи отходит, но ей кажется, что охвативший ее огонь продолжает пылать между ними, сжигая воздух, сжигая весь мир.
Сложнее всего дождаться, пока крепость затихнет.
Пока отужинают все офицеры, отыграют песни во внутреннем дворе, перестанут суетливо носиться по коридорам слуги.
Тимира принимает ванну, расчесывает длинные волосы, ломая зубья гребней, переодевается в невесомую тонкую сорочку, сквозь которую просвечивает ее сливочная кожа.
И накинув длинный плащ с капюшоном, на цыпочках выходит из своих покоев.
Тени преследуют ее по пятам, огонек свечи трепещет в пальцах и тухнет на сквозняке, но она знает дорогу наизусть, она может пройти ее с закрытыми глазами.
Тяжелая дверь покоев Иржи не заперта, на столике горит фонарь в толстом стекле и слышен только бешеный стук ее сердца.
Целая ночь вдвоем.
Когда больше не хочется думать о будущем.
Может быть, последняя их ночь вместе, такая долгая, что кажется дольше, чем жизнь.
Скрип петель, вздох.
И руки ложатся на ее плечи.
Горячие тяжелые руки.
Замирают — и нетерпеливая дрожь стихает.
Плащ падает к ногам — как в ту, первую ночь.
Она оборачивается — и твердые губы жадно накрывают ее губы.
Ураганом, огнем, отчаянной страстью.
Без нежности, без трепета, без осторожности и бережности.
Огонь берет свое.
— Моя Тимира… — голодное, запретное, недозволенное.
Ее ладони касаются его пылающей кожи — и мундир с рубахой летят на пол.
Они медлят. Совсем немного медлят перед тем, как забрать долгожданное, желанное — чужое.
Невыносимо короткое мгновение, которое кажется бесконечней этой ночи — и Иржи рвет с ее плеча сорочку, впиваясь зубами в мягкую плоть, не заботясь о том, что оставит след.
Тимира ахает и откидывает голову назад, прикрывая глаза и закидывая ногу на его бедро.
Сейчас, сейчас…
Еще несколько секунд — и они уже не услышали бы скрип двери за спиной.
И тихий изумленный возглас, оборвавшийся, словно тот, кто вошел, захлопнул себе ладонью рот.
Тимира замирает — и распахивает глаза.
Иржи стремительно поворачивается — и вздрагивает всем телом.
И от того, что этот бесстрашный и отчаянный наглец, дерзкий до последних пределов безумия, пугается чего-то, что происходит в безопасности его спальни, Тимире становится жутко, как не было даже в черных залах Экзаменариума.
Иржи шагает вперед, заслоняя собой Тимиру, но только дурак не поймет, что тут происходило, если с ее плеча сползает разорванная сорочка, а он наполовину обнажен.
— Грег? — говорит он глухо. — Грег? Что тебе тут нужно?
Глава 39
Тойво снимает со свечи нагар. Пальцами — ему нравится, как пламя лижет кожу, словно ласковый щенок.
Поначалу его подчиненные удивлялись, что самый сильный маг огня в стране почти не пользуется своими силами для мелких бытовых дел. Зажигает свечи вместо колдовских огней, кутается в пледы вместо того, чтобы поднять температуру в покоях.
Истина проста. Он забывает.
Для нормальных магов сила — их суть, естественная, как дыхание. Но он прожил всю сознательную жизнь, не обращаясь к ней.
Особенно ту часть жизни, когда закладываются самые первые умения мага.
Тогда вокруг него были одни безымянные болота. Не просто мрачные, истекающие ядовитыми миазмами топи, а самое гиблое место империи. Места, где сама земля высасывает магию. Никто не запрещал заключенным и ссыльным колдовать. Просто ни у кого это не получалось.
