Анна не ответила. Она понятия не имела, что следует отвечать в подобных случаях.
В банке было на редкость людно. Глеб держался позади, молчал, но само присутствие его успокаивало.
Хотя страх вернулся.
Он вдруг ожил, когда Анна оказалась среди людей, которые будто бы и были заняты своими, Анне неведомыми проблемами, но все же… а вдруг ее хочет убить вот та, благообразного вида старушка, которая аккуратно выкладывает на столик серебряные рубли?
Один на другой.
Столбиками.
Или этот потеющий господин? Ему жарко. Костюм из темной шерсти хорош и моден, но явно слишком тяжел для солнечного нынешнего дня. И господин преет, мается и злится оттого. Пухлое лицо его налилось опасным багрянцем, а взгляд сделался тяжел, недружелюбен.
Отчего он так глядит на Анну?
Не одобряет ее наряд? Ее саму? Или…
– Понаехало тут, – бросил господин, поворачиваясь к Анне спиной.
А вон типичный приказчик, во всяком случае, молодой человек именно на приказчика похож, сидит на лавочке, улыбается двум девицам, шутки шутит и, кажется, ему не интересны ни Анна, ни сам банк. Или та матрона… или…
Кто из них убийца?
Никто.
Время идет. Духота подбирается к горлу. Жужжат мухи, ползают по стеклам окошек, взбираются на отделанные под мрамор колонны, верно, в поисках тени.
– Прошу прощения, госпожа… – служащий появляется откуда-то сбоку. Он обряжен в синий костюмчик, рукава которого предусмотрительно защищены каучуковыми нарукавниками. – Как видите, посетителей у нас сегодня в избытке…
– Мне бы в хранилище, – Анна заставила себя улыбнуться.
И оперлась на руку мужа.
Нельзя позволить страху лишить себя разума. Кто бы ни желал Анне смерти, вряд ли он бы успел подготовить ловушку. Никто не знал, что Анна отправится в банк.
Да она сама не знала!
– Конечно, конечно…
– Милейший, – окликнул служащего господин. – Я долго ждать буду?
– Одну минуточку… жарко ныне. Воды? Лимонаду?
– Просто в хранилище.
…ступеньки.
И вновь страх. Здесь тихо, спокойно, и случись беда, никто… старые подвалы. Поговаривали, что тянулись они до самого моря, что во времена иные, не столь спокойные, использовали эти подвалы для дел недобрых. И теперь Анне вдруг стало жутко.
Тесно.
Захотелось вырваться…
Она сжала руку Глеба, а тот, поняв, до чего ей неспокойно, обнял. Служащий поспешно отвернулся. Он был человеком опытным, знавшим, что излишнее любопытство весьма способно карьере навредить.
Анну оставили в тесной комнатушке с низким потолком. Выкрашенные белым стены казались грязными, стол – уродливым, а единственное кресло, поставленное для удобства посетителей, жестким.
– Прошу, – перед Анной поставили железный ящик. – Далее вы сами, госпожа…
Сама.
Ключ у Анны имелся.
И отпечаток ее ауры защита приняла, позволяя откинуть крышку. Теперь осталось взять камни и уходить. С каждой минутой, проведенной в подвале, Анна чувствовала себя все более и более беззащитной.
Она отложила футляр с аметистами.
Изумрудный гарнитур тоже не то. Опалы, сапфиры… сколько же всего накопилось. А главное, зачем? И прилично ли будет надевать подарок одного мужа, выходя в свет с другим? Мысль показалась вдруг до того нелепой, что Анна хихикнула.
И страх исчез.
Боже, ее убить собираются, а она о глупостях всяких.
Как и следовало ожидать, рубины оказались на самом дне. К ним Анна отобрала и тонкую цепочку, украшенную гранатами. В конце концов, Аргус тоже заслужил украшение.
Ювелирный салон.
Плотные шторы. Искусственный свет, отраженных в кристаллах. Черный бархат витрин.
Серебро.
Золото.
Платина.
Камни, которых немного, но сияние их завораживает.
– Чудесно, чудесно… – хозяин лавки изо всех сил старается быть любезным, однако Анна остро ощущает его страх. Этот невысокий человечек в вельветовом костюме, больше подходящем для дома, нежели для места салона, пусть и собственного, нервозен. Он то кланяется, то замирает в немом удивлении, будто поражаясь сам себе, тому, что хватает у него духу беседовать со столь неудобными посетителями.
Он нервно сглатывает.
Вскидывает руки к алому банту, который выделяется на фоне белой рубашки. И тут же отступает.
– Поздравляю, поздравляю…
Девушки, которые обычно встречали Анну, исчезли. Недалеко ушли. Прячутся за дверями, приоткрыли и смотрят, одновременно дрожа и от ужаса, и от любопытства.
– Вот пречудесные кольца… белое золото… просто и вместе с тем… – мастер Навойский замолчал, потупив взор.
А кольца были и вправду хороши.
Тонкие, хрупкие с виду, будто не из металла, но из зимнего кружева.
– Тебе нравятся? – Глеб не рискнул прикоснуться к такому. Анна кивнула. Кольца нравились. Чужой страх – нет. Что она сделала-то?
– Тогда берем. А есть ли у вас…
Мастер отчаянно замотал головой и, разом решившись, сцепил руки, будто в молитве, покачнулся, показалось даже, что он вот-вот рухнет на колени, но нет, устоял.
Вздохнул лишь этак, обреченно.
– Я не могу… простите, но не могу… я в этом городе вырос. И мне в нем жить. А коль узнают, что я с темными… что помогаю, то какая жизнь?
– Никакой, – вполне спокойно согласился Глеб, только светильники словно поблекли, темно стало, сумеречно. И Анна повела плечами, силясь избавиться от нехорошего ощущения. Будто тьма с той стороны мира выглянула. – Мы больше вас не побеспокоим…
Мастер все же всхлипнул.
Анна же положила руку на плечо мужа.
– Он не виноват, – сказала она, когда дверь салона закрылась за ними. И кажется, на замок, а на двери возникла табличка с извинениями.
Мол, сегодня салон закрыт.
– Никто в таких случаях не виноват, – Глеб дернул шеей. – Извини, но… просто… здесь неспокойно.
И вправду неспокойно.
На них смотрели. Оборачивались. Останавливались, провожая взглядами, в которых Анне виделось недоумение. Вот девушка, охнув, спряталась за широкие плечи парня, по виду мастерового. А тот стиснул кулаки, шагнул было, но…
– Возможно, – тихо заметила Анна. – Нам следует воздержаться от посещения кондитерской…
Глеб чувствовал чужую ярость.
Ярость – своего рода та же тьма. И ненависть. И страх. Темные эманации заполняли город, подстегивая сами себя. И люди, оказавшиеся в центре созданной ими же бури, терялись. Еще немного, они вовсе ослепнут и оглохнут, позабудут и про закон, и про такую нелепицу, как человечность.
Страх… уродует.
Он заставляет брать в руки вилы и молотки.
Он нашептывает об очистительном огне, который спасет.
Он требует действовать немедля, пока… воображение толпы с легкостью создает чудовищ, а они еще больше пугают людей. И как знать, кого Глеб увидит завтра у ворот своего дома.
Этого ли паренька, у которого только-только начала пробиваться борода, и он, гордый осознанием собственной мужественности, вычесывает ее, смазывает воском.
Эту ли женщину, пухловатую, с округлым лицом, на котором застыло выражение одновременно величайшего удивления и некоторой растерянности. Она растопыривала руки, будто заслоняя от Глеба двоих рыжих мальчишек.
И мальчишки придут.
Эти не со страха, а из любопытства.
А вот та мрачная пара в мятых костюмах точно будет. Они следят за Глебом неотрывно, и он видит, как сжимаются кулаки. Сухонький старичок, напротив, отступает в тень. Он стар и опытен, он видел немало на своем веку, а потому не готов рисковать. Возможно, ныне же вечером он отбудет из города, предпочитая переждать тревожное время в гостях.
Анна остановилась.
Поднесла руку к голове и пожаловалась.
– Болит, наверное, солнце…
Солнце пекло немилосердно, будто спешило выжечь тьму из города, но та отступала, пряталась в тень редких деревьев, заползала под лавки и юбки, цеплялась за зонты дам и часы кавалеров.
– И кружится… надо было зонт брать, – Анна остановилась. – Погоди, мне просто… перевести дыхание.
