– Мадемуазель, вам следует объяснить это, сказал мсье де Лозан. Если это дух… призрак… то нечего более и говорить, но если это живое существо-шпион, тогда… и он коснулся своей шпаги.
– Говорите, я приказываю, – вмешалась королева;
– вы должны объяснить все это графу.
Анне ничего не оставалось, как повиноваться, и она сказала тихо с ужасом в голосе:
– Это был джентльмен, живший по соседству с нами; он был убит в поединке прошлым летом.
– А! Но уверены ли вы в этом?
– Я имела несчастье быть свидетельницей дуэли – произнесла она с глубоким вздохом.
– Ну, это объясняет все, – сказала ласковым голосом королева. – Раз нервы ваши были потрясены таким воспоминанием, то не мудрено, что оно повтори, лось в такой странной обстановке, в какой мы только что находились.
– Она может принять за призрак кавалера и вся, кого другого прохожего, – сказал Лозан, еще не вполне удовлетворенный ее объяснением.
– Не было человека, похожего на него, – сказала Анна. – Я не могла обознаться.
– Могу я просить мадемуазель описать его? – продолжал граф.
Чувствуя все время, как будто эти слова уже были началом измены, Анна проговорила с затруднением;
– Малого роста, худой, почти изуродованный… странный взгляд на одну сторону… странные, необычайные черты лица…
Тут смех Лозана неприятно поразил ее.
– Э! Да это не особенно лестный портрет. Мадемуазель преследует, видимо, не герой романа, а скорее демон.
– И никто из лиц, взятых мсье для содействия нашему побегу, не подходит к этому описанию? – спросила королева.
– Конечно нет, ваше величество. Искривленное тело часто заключает в себе и кривой ум, и С-т-Виктор доверял только вашим дюжим, бравым гребцам с Тамиза. Теперь мы можем удовлетвориться, что перед расстроенным воображением мадемуазель явился призрак, вызванный воспоминаниями прежней ужасной сцены. Такие случаи бывали и у нас в Гаскони.
Анна в молчании приняла такое объяснение, хотя ей казалось странным, что именно в тот момент, когда она совсем не думала о Перегрине, он представился ее воображению, и все-таки казалось, что эта фигура промелькнула независимо от нее и не была только результатом ее фантазии. Но, видимо, такое объяснение было всеми принято, и она слышала, как м-рис Лэбади что-то пробормотала о неудобстве поручать такие дела молодым девочкам, с головою, набитою разными фантазиями.
Граф де Лозан старался развлекать королеву рассказами о привидениях, виденных в Гаскони и других местах, а также отрывками из своих воспоминаний об одиннадцатилетнем заключении в Пиньероле и о своих отношениях с Фуке. Но когда впоследствии Анна старалась припомнить подробности своей ночной поездки с этой странной личностью, избранной в мужья бедной старой гранд мадемуазель [25], с которой он обращался далеко не хорошо, – пред ней мелькали только освеженные лампой его свирепые глаза, в то время как он подвергал ее этому страшному допросу.
Разговор состоял больше из односложных слов. М-рис Лэбади положительно спала, королева также, и Анна сознавала, что она тоже, вероятно, задремала, потому что на рассвете она увидела, что глаза всех были устремлены на нее с вопросом, почему она крикнула: «О, Чарльз, остановитесь!»
В то время как она извинялась в этом, она слышала, как Лозан пробормотал: «Держу пари, что привидение зовется Чарльзом», – и она только вовремя очнулась, чтобы удержаться от возражения ему, потому что такое имя, как Чарльз, нисколько не обнаруживало ее тайны. Маленький принц, спокойно проспавший всю ночь, заслужил всеобщие похвалы, и его тотчас стали кормить. Они были уже в конце своего путешествия, и это было хорошо, потому что народ уже начинал просыпаться в то время, как они проезжали одну деревню, и до них долетело замечание: «Вон, едет карета, полная папистов». Однако не было сделано никаких попыток остановить их.
Так как они были должны приехать в Гревзенд ко времени полного рассвета, то королева стала заботиться о своем костюме, чтобы иметь вид прачки: она сняла перчатки и спрятала свои волосы, между тем как принц, к счастью, опять заснувший, был положен в корзинку с бельем. Анна не могла избавиться от мысли, что в таком виде она только более обращала на себя внимание, чем если б села на корабль под видом простой дамы; но она помнила свою роль компаньонки итальянской графини Альмонде, которую она должна была встретить на корабле.
Оставив карету позади за группою домов, они дошли до небольшого мыса, где их встретили трое ирландских офицеров и привели к лодке. Утро было холодное, и их, закутанных в теплые плащи, лодка подвезла к яхте, на палубе которой стояли лорд и леди Повис, леди Стриклэнд, Полина Дюнор и несколько других верных людей, которые приехали сюда раньше. Ни каких приветствий не допускалось, потому что ни капитан, ни матросы не знали, кого они везли, а узнав, кто были их пассажиры, из страха или корысти, могли выдать их.
Поэтому все прочие, с произнесенными шепотом извинениями, были первыми подняты на палубу, и графиня Альмонде должна была просить особо, чтобы опустили стул в лодку и за ее бедной прачкой и двумя другими женщинам.
Яхта, нанятая С-т Виктором, тотчас же подняла паруса; м-рис Лэбади разговаривала с капитаном, между тем как графиня увела с собою королеву в душную маленькую каюту. Переход был ужасный; дул сильный ветер и была страшная качка, так что почти вся свита лежала. Королеву страшно укачало, равно как и графиню и м-рис Лэбади. Никто не в состоянии был оказать какую-нибудь помощь, кроме синьоры Турини, ходившей за ее величеством, и Анны, которая благодаря своим поездкам в Портсмут, настолько привыкла к морю, что могла позаботиться о маленьком принце. Маленькое судно, с своим несчастным грузом пронеслось на всех парусах посреди голландского флота из пятидесяти кораблей, по-видимому, не заметивших его, может быть, вследствие особого приказания не обращать большого внимания на беглецов из Англии.
Поглощенная с одной стороны заботами о малютке, которого она не спускала с рук во время ужасной качки, хотя он не кричал и был очень весел, и желая в то же время оказать возможную помощь своим больным спутницам, Анна не имела времени подумать о своем положении, но находилась точно в каком-то ужасном сне, полном тоски и муки, пока, наконец, не раздался радостный крик, что виден Кале.
После этого несчастные путешественники вылезли из своих углов и привели в порядок костюмы, насколько это было возможно при ужасной качке; маленькое судно бросило якорь. Граф де Лозан тотчас же отправился на берег, как только была спущена лодка, чтобы предупредить губернатора Кале, мсье Шаро, о высокой гостье, которую ему предстояло принимать; через некоторое время, наконец, появились лодки, чтобы перевезти на берег королеву и ее свиту, хотя она и отказалась при этом от всяких почестей.
Леди Стриклэнд, совершенно поправившаяся, как только ступила на твердую землю, опять взяла на свое попечение маленького принца, которого все ласкали и осыпали восторженными похвалами за его удивительное поведение во время путешествия.
У Анны мелькала в голове мысль, что часть этих похвал должна бы пасть и на ее долю; потому что все время, с самого выезда из Вайт-Голя, и на земле и на море она почти не спускала его с своих рук; но она была слишком измучена двумя бессонными ночами и разбита качкой во время морского переезда, чтобы чувствовать что-нибудь кроме страшной головной боли. Когда они прибыли наконец в старинный дом, где нм предстоял отдых, и все набросились на еду, она ни к чему не могла прикоснуться. Тут какая-то жалостливая француженка, в высоком белом, как снег, чепчике, провела ее в комнату, где лежал на полу соломенный матрас; она бросилась на него и проспала не пошевельнувшись, двадцать четыре часа подряд.
Глава XX
В ИЗГНАНИИ
Прошло пять месяцев со времени полночного бегства из Англии; Анна сидела на каменной скамейке, в величественном С.-Жерменском парке, и была занята починкою тонкого кружева, которое должно было скрыть ощутимые недостатки ее костюма; она испытывала большие затруднения и была весьма несчастна в течение этих месяцев.
