И не успела Лика сделать движение, чтобы защититься, как он грубо рванул ее к себе и своим жирным слюнявым ртом прижался к ее губам. Она отбивалась, дрожа от отвращения.
Глава 22
— Мессир Жермонт! — раздался вдруг голос.
Лика в ужасе узнала в мужчине, стоящем на верхней ступеньке лестницы, графа Стима. Он поднял руку и сорвал с лица маску. Она увидела его искаженное гневом лицо, от которого могло бы бросить в дрожь даже самого мужественного человека. Медленно, нарочно подчеркивая свою хромоту, он стал спускаться, и, когда дошел до последней ступеньки, в руке его блеснула шпага, которую он вынул из ножен.
Жермонт, слегка покачиваясь, отступил. Вслед за Жоржем по лестнице спускались Андижос и мессир Жалон, Племянник архиепископа повернул голову в сторону сада и увидел за своей спиной Сербало. Жермонт шумно запыхтел.
— Да это… это ловушка, — пробормотал он. — Вы хотите меня убить!
— Ты сам устроил себе ловушку, свинья! — бросил в ответ Андижос. — Ты вздумал обесчестить жену человека, который оказал тебе гостеприимство!
Лика дрожащей рукой тщетно пыталась стянуть на груди разорванный корсаж. Неужели они будут драться? Нет, это невозможно! Нужно вмешаться… Этот здоровенный детина может убить Жоржа!
Граф продолжал наступать, и внезапно его нескладная фигура обрела гибкость, как у акробата. Подойдя к Жермонту, он ткнул его кончиком шпаги в живот и коротко бросил:
— Защищайся!
Тот молниеносно — сказалась военная выучка — выхватил свою шпагу, и они скрестили оружие. Несколько мгновений они сражались так ожесточенно, что чашки эфесов дважды стукнулись друг о друга, а лица противников оказывались совсем рядом.
Но граф Стим каждый раз проворно увертывался от удара. Его ловкость с лихвой компенсировала физический недостаток. Когда Жермонт прижал его к лестнице и вынудил подняться на несколько ступеней, он внезапно перепрыгнул через перила, и шевалье едва успел обернуться, чтобы встретить противника лицом к лицу. Жермонт начал выдыхаться. Он мастерски фехтовал, но не мог выдержать такого бешеного темпа. Шпага графа разорвала ему правый рукав и поцарапала руку. Рана была неглубокая, но сильно кровоточила; рука, держащая шпагу, стала неметь. Шевалье становилось драться все труднее. В его больших круглых глазах появился панический ужас. Зато в глазах Жоржа Стима горел зловещий огонь и не было пощады. Лика прочла в них смертный приговор.
Она до боли кусала губы, но не осмеливалась шелохнуться. Внезапно она зажмурилась. Раздался глухой, протяжный вскрик, словно ухнул, опуская топор, лесоруб.
Когда она разжала веки, она увидела, что племянник археепископа, Жермонт лежит распростертый на мозаичных плитах, а в боку у него торчит рукоятка шпаги. Великий лангедокский хромой с улыбкой склонился к нему.
— «Слащавые кривляки»! — тихо проговорил он.
Он схватил шпагу за рукоятку и резко рванул ее на себя. Что-то мягко всплеснуло, и Анжелика увидела на своем белом платье брызги крови. Ей стало нехорошо, и она прислонилась к стене. Жорж нагнулся к ней. По лицу его струился пот, а худая грудь тяжело, словно кузнечные мехи, вздымалась и опускалась под красным бархатным камзолом. Но его внимательный взгляд по-прежнему сохранял живой блеск и остроту. Медленная улыбка раздвинула его губы, когда он встретился с ее зелеными, затуманенными от волнения глазами.
И он повелительно сказал:
— Идем.
Лика и граф молчали. Они долго сидели в тишине. Потом, когда он, скрывая свое нетерпение, привлек ее к себе, она шепотом спросила:
— Почему вы не улыбаетесь? Вы все еще сердитесь? Клянусь вам, я не виновата в этом.
— Знаю, дорогая.
Он глубоко вздохнул и продолжал глухим голосом:
— Не могу сейчас улыбаться, слишком долго я ждал этой минуты, и сейчас мне больно от счастья. Ни одну женщину я никогда не любил так, как тебя, Лика, и мне кажется, что я любил тебя еще до того, как узнал. И когда я увидел тебя… Да, именно тебя я ждал. Но ты с надменным видом проходила мимо, близкая и недосягаемая, как болотные эльфы. И я делал тебе шутливые признания, боясь, что ты с ужасом оттолкнешь или высмеешь меня. Ни одну женщину я не ждал так долго, ни с одной не проявил столько терпения. А ведь ты принадлежала мне по закону. Раз двадцать я уже готов был взять тебя силой, но мне нужно не только твое тело, мне нужна твоя любовь. И вот сейчас, когда ты здесь, когда ты наконец моя, я не могу простить тебе те муки, которые ты мне причинила. Не могу простить, — повторил он с обжигающей страстью в голосе.
Она смотрела ему прямо в лицо, которое уже не пугало ее, и улыбалась.
— Отомсти мне, — прошептала она.
Он вздрогнул и тоже улыбнулся.
— Ты больше женщина, чем я предполагал. Ах, не подстрекайте меня. Вы еще попросите пощады, мой очаровательный противник!
С этого момента Лика перестала принадлежать себе. Губы, уже однажды опьянившие ее, снова повергли ее в водоворот неведомых прежде ощущений, память о которых оставила у нее смутную тоску. Все пробудилось в ней в предчувствии высшего блаженства, которому ничто теперь не могло помешать, упоение охватило ее с такой силой, что она испугалась.
Прерывисто дыша, она откидывалась назад, пытаясь ускользнуть от его ласк, которые открывали ей все новые и новые истоки наслаждения, и каждый раз, словно вынырнув из глубин всепоглощающей неги, она видела, как качались перед ее глазами звездное небо и покрытая туманом долина, по которой тянулась серебряная лента реки.
Здоровое, крепкое тело Лики было создано для любви. Она словно заново ощутила его и была потрясена, она чувствовала себя во власти какой-то неведомой силы, которая жила не столько вне ее, сколько в ней самой и толкала в бездну страсти. Только позже, уже умудренная опытом, Лика смогла оценить ту сдержанность, которую проявил тогда Жорж, укрощая собственную страсть, чтобы утвердить свою победу.
Она почти не заметила, как он раздел ее и уложил на кушетку. С неутомимым терпением он снова и снова начинал ласкать ее, и с каждым разом она становилась все покорнее, все горячее в ответных ласках, и молящие глаза ее лихорадочно блестели. Она то вырывалась из его объятий, то приникала к нему, но, когда возбуждение, с которым она уже не могла совладать, достигло апогея, ее внезапно охватила истома. Лика погрузилась в блаженство, пронзительное и пьянящее; отбросив всякую стыдливость, она отдавалась самой смелой ласке; она закрыла глаза, ее уносил какой-то сладостный поток. Ее не возмутила боль, так как всем своим существом она жаждала господства над собой. И когда он овладел ею, она не закричала, а лишь невероятно широко раскрыла свои зеленые глаза, в которых отразились звезды весеннего неба.
— Уже, — прошептала Лика.
Вытянувшись на ложе, она постепенно приходила в себя. Мягкая шаль защищала ее влажное тело от легкого ночного ветерка. Она смотрела на Жоржа. Он стоя наливал в бокалы прохладное вино. В лунном свете его тело казалось совсем черным. Он рассмеялся.
— Да, душенька моя! Вы еще новичок, и я не могу сейчас продолжить урок. Придет время и для долгих наслаждений. А пока выпьем: сегодня мы потрудились и заслуживаем награды.
Она улыбнулась ему, сама не подозревая, как пленительна ее улыбка, улыбка новой, только что родившейся и расцветшей Лики, освобожденной от томивших ее оков. Де Пейрак, словно ослепленный, закрыл глаза. Когда он снова взглянул на Лику, он прочел в ее глазах тревогу.
— Проклятый Жермонт! — пробормотала она. — О, Жорж, я совсем забыла! Ведь вы убили племянника архиепископа.
Он ласково успокоил ее.
— Не думайте об этом. Он сам вынудил меня, ведь есть же свидетели. Вот если бы я простил его, тогда бы меня осудили. Архиепископ принадлежит к знатному роду, и ему остается только примириться. Боже мой, дорогая, — прошептал он, — вы еще прекраснее, чем я думал.
Он пальцем обвел округлость ее белого и упругого живота. Она улыбнулась и блаженно вздохнула. А ей всегда говорили, что мужчины, удовлетворив свою страсть, становятся грубыми и холодными…
