Неожиданно умер старый Бодинский. Я надеялась, что муж возьмётся за голову - теперь же он полноправный владелец, всё в его руках. Вилька радовался, как нашаливший мальчишка, которого чудом миновало наказание. Да только к добру не вышло.
Он развернулся, да только не по хозяйству. Какие-то сборища, ночные шумные гости, драки. И страшным становилось уже то, что пить он почти перестал, да только глаза горели. Каким-то сумасшедшим, жутким огнём. Он чего-то ждал, большого и радостного. Да, видно, не дождался...
Дамиан смотрел на профиль Валери с аккуратным, красивым носом, небольшим и ровным, с аккуратным лбом и крупными завитками волос, чёрным покрывалом закрывавшими подушку, остро пахнущую сеном. И в сердце тоненько звенела боль: она говорила, глядя в потолок, но ничего не видела, её голос подрагивал от слёз, а пальцы мяли край полотна, которым она укрывалась.
- Он опять куда-то исчез, а когда появился, я поняла - что-то случилось. Он молчал, только сидел как воробей на заборе по осени - угрюмый, злой, молчаливый. И обычной компании вокруг не было. Все куда-то делись. Я спрашивала, допытывалась, да он на меня не смотрел, а если зыркал, то ничего хорошего, что прежде я могла увидеть в этом взгляде, уже не было.
Пробовала его уговорить, что неприятности минутся, что всё наладится, если какая беда случилась, что всё получится... Как любая хорошая жена говорила бы, так и я. А он молчал, глаз на меня не поднимал, но столько злобы было в нём, что даже и без слов это чувствовалось. И я последний довод привела, сказала, что Плодородная с нами, и есть знак от неё - у нас ещё ребёнок будет.
Дамиан непроизвольно выдохнул, чувствуя, понимая и боясь, что дальше услышит что-то плохое: детей у Валери было только трое, а значит...
- Он сорвался, как бешеный пёс. Орал, что я негодная жена, что принесла ему только несчастья, что из-за меня у него долги... Я тогда впервые услышала о долгах. Не знала. Думала, просто не очень дело идёт, другие трактиры на себя перетягивают народ, продукты дорогие, на работников много тратим, мало ли что ещё... А он упрекал, что из троих детей ни единого сына не родила, что у меня проклятая, гнилая утроба, что таких тварей, как я поискать надо по королевству. Что как бешеных собак убивать таких надо...
Валери замолчала, громко сглотнула и зашептала срывающимся голосом:
- Он замахнулся на меня бутылью, а я, когда отступала под его напором, прихватила сковороду и подняла её. Большая, чугунная и чёрная, как копоть. Я готова была умереть на месте, но не позволить ударить себя, готова была стоять насмерть. Ведь там, в задних комнатах, спали дети, кричать не было сил, да и детей не хотела пугать. Он увидел в глазах у меня такое, что бросил бутылку, отступил, поливая бранью. И жаба я была, и уродка, и пустобрюхая, и проклятая...
Он вышел во двор, а я так со сковородой и пошла в задние комнаты, к детям, - не могла пальцы разжать. Дверь закрыла, чтобы к нам спящим не пришёл, не перебудил скандалом своим.
Валери всё так же смотрела в потолок, кусала губы, а по скуле текла чуть блестящая в полутьме слеза. Дамиан снова поднёс к губам её тонкие пальцы, и легонько стал их целовать. Женщина не отреагировала, только шумно вздохнула.
- Ночью мне стало плохо, а утром, когда пришла из села девчонка, что нянчилась с Вирой, я отправила её за повитухой, боясь встать. В доме была тишина — муж, видно, так и не возвращался. Я как раз рассказывала Наташке, где на кухне посмотреть еды, чтобы накормить всех, когда услышала, что Вилька ввалился в дом, и звук хлопнувшей за ним двери прогремел, как гром. Мне стало жутко, и старших я отправила в огород, прямо из окошка заставила выбраться.
Муж громыхал чем-то в общем зале трактира и ругался. Кажется, с ним кто-то был, но в том грохоте и погроме было не понять. Пока я, боясь встать, придумывала занятие старшим дочерям, чтобы подольше и подальше от дома, пока говорила, что делать, младшая тихо выбралась из комнаты и пошла на звуки, к отцу.
И когда я заметила, что её нет, от звуков падающих вещей дело дошло до бьющейся посуды, а потом настала тишина. Такая страшная тишина... Я не знала, что мне делать, но, когда послышался грохот и звук осыпающегося разбитого стекла, а потом страшный, какой-то раздирающий душу крик младшей дочери, я быстро выбрала кого спасать: Вирель или нерождённого малыша. И бросилась на крик. Только дверь, что вела из задней части дома в трактир, была заперта, а дочка была там, за ней и кричала страшно, а грохот и хруст стекла, ругань стали ещё более яростные, а я билась в намертво закрытую дверь...
Валери плакала и дрожала, и Дамиан обнял её, тесно прижав к себе, молча гладил по голове, целовал в висок, а она шептала, временами переходя на плач, сквозь который с трудом разбирал слова:
- Когда я сообразила выбраться... чёрным ходом... и с улицы зайти,.. в трактире... там уже не было никого... никого, кроме Виры. Она рыдала... тряслась вся... всхлипывала... и не реагировала... ни на что.
Чуть успокоившись, Валери так и осталась в его объятьях, уткнулась носом ему в грудь - он чувствовал её горячее дыхание на коже.
- Когда прибежала повитуха, бросилась к Вире. Она билась и визжала, если кто-то пытался к ней прикоснуться, глаза были страшные, чёрные, а вся сжималась так, что, казалось, полопаются жилы. Только в храме Плодородной она затихла и наконец узнала меня, и так горько и долго плакала, и я не могла отцепить её от себя. Пришлось нести на руках до самого дома. Вот так и получилось, что повитуха сварила мне очищающее зелье, потому что нерождённого ребёнка спасать уже было не нужно. Некого было... А я пролежала несколько дней больная.
Они долго молчали обнявшись. Дамиан гладил Валери по спине, стараясь забрать её боль, а она тихо всхлипывала, глотая слёзы и отогреваясь не только телом, но и душой.
Когда дыхание её выровнялось, принц спросил:
- Он... твой муж... Он избил ребёнка?
Женщина завозилась у его груди, попыталась убрать мешающие волосы, а потом вздохнула и сказала почти спокойным голосом:
- Давай встанем, я покажу кое-что.
Опять она смущалась и отворачивалась, натягивая сорочку, и не глядя, подавала Дамиану его рубашку.
Взяла плошку со свечой, что разгоняла тьму в её маленькой комнатке, и подошла к тому, что реджи принял за шкаф. Узкие дверцы открыли нишу, освещённую слабым голубоватым светом, и на Дамиана повеяло сказкой: перед ним открылся кусочек маленькой чудесной страны, где на подставке красовалась невысокая горка, на ней росли знакомые травы и цветы, а под ними... стояли крохотные домики. В окошках некоторых были видны комнатки с обстановкой: столами, накрытыми скатертями, с маленькой посудой, стульями вокруг, с аккуратно застеленными кроватями. Всё в этих домиках - и двери, и окошки, и крыши - всё выглядело настоящим и живым, только крохотным, игрушечным, потрясающе реалистичным.
Возле двух домиков были огороды. Дамиан рассмотрел малюсенькую морковку и цветущие подсолнухи. Обернулся на Валери, полный детского восторга.
- Что это?!
Валери, в своей тонкой короткой сорочке, с головой, чуть наклонившейся к плечу, и мягкой улыбкой казалась такой молодой, что Дамиану снова захотелось схватить её в охапку и сжать крепко-крепко, поцеловать эти щеки, губы, брови, нос... И увезти с собой!
- Это мой остров счастья, - сказала тихо и повернулась к чудному, сказочному уголку. Потрогала пальцем черепичную крышу ближайшего домика, провела рукой по кустикам земляники, поправила камешек на дорожке, ведущей куда-то. - Когда я стала плести кружево на заказ, то стала терять счастье. Оно было, просто не так много, как мне было нужно. И вот я стала создавать такое.
Валери отошла к топчану и села, не отрывая взгляда от уютного игрушечного мирка, который, Дамиан видел это и чувствовал, был живой. Не бегали там маленькие человечки, но в таком слабом свете все растения были живы и, если судить по краснеющим ягодам на кустике, по которому только что прошлись пальцы Валери, чувствовали себя отлично.
