достанет какой-нибудь кошмарно толстый справочник, заполненный таблицами и числами, и станет листать его и щёлкать на арифмометре.
Вместо этого лунная прикрыла глаза, помассировала пальцами переносицу. Глубоко вздохнула. И я вдруг заметила, что на усталом лице блеснули слёзы.
От этого стало почему-то ужасно неуютно, как будто я подглядывала за чем-то очень личным.
— А помнишь, как Амрис… — она говорила чуть выше, чем раньше, будто у неё срывался голос, — как он придумывал ритуалы? Чертил их прямо в гостиной, а потом стелил сверху ковёр! Тогда ещё не было всей этой ерунды про «запретное», и он разрезал пространство из своей башни и говорил с Бездной, и они смотрели друг на друга часами, смотрели, смотрели… и он записывал желания письменами в ритуальном круге, ставил стеклянные колонны и резал в них знаки, и мечтал о мире, помнишь? А мы с тобой стерегли дверь, чтобы этого не увидел никто из студентов.
Синие глаза отражались в стёклах брошенных на столике очков, и блики прыгали по гобеленам.
— Да-а, — с небольшой заминкой «вспомнил» лунный. — Я предлагал повесить на дверь кастрюлю с ложками, чтобы всё загремело, и Амрис успел разобраться сам?
Юта покачала головой. Она смотрела на Дезире остро и с немного печальной улыбкой. И сказала медленно:
— Ты не Филипп, верно?
Меня будто холодной водой окатило. Я сидела на иголках, напряжённая, закаменевшая, — но она, кажется, не сердилась. Только улыбалась всё так же мягко и чуть печально. И смотрелась ровно в голубые глаза Дезире.
— С чего ты взяла? — неуклюже рассмеялся он.
— Филипп сказал бы, что всё было иначе. И не стал бы появляться здесь в этом лице.
— Я… я не помню, Юта. Я не помню ни единого своего имени. Это значит — я… заблудился? В свете?
Юта кивнула, промокнула уголок глаза платком:
— Я так и поняла.
Что делает тебя — тобой?
Таких вопросов не принято задавать среди двоедушников. Ты просто здесь; зачем-то пришёл, схватил за хвост свою дорогу и шагаешь по ней, вглядываясь в виды вокруг. Ты и есть, по самому большому счёту, пыль на своих сапогах; ты из своей дороги сделан, она проросла в тебя, она вьётся и вьётся, пока не оборвётся однажды. Ты можешь только идти — и дышать сотнями запахов из мира вокруг. Ты — узор в ковре мироздания; частичка бытия, из каких собрана вселенная. Вот твоё место, вот твоя роль, и любая из них хороша.
Колдуны, я знаю, сказали бы иначе. Нет никакого тебя; есть капля крови Рода, текущая из прошлого в будущее. Ты продолжаешь великие дела и идёшь к поставленной столетия назад цели. Уж постарайся не опозорить своих достойных предков!..
А дети Луны дают совсем другой ответ.
— Ты — это твоё имя, — объясняла Юта, переставляя мебель к стенам и скатывая ковёр. Она казалась рассеянной, но говорила уверенно и очень внятно, ровными лекционными интонациями. — Вы знаете, должно быть, что у нас несколько разных имён?
Девять, так же ровно продолжала Юта. У всякого дитя Луны девять имён, и большая часть из них — тайна, доверенная одному только свету.
Всё дело в том, что ты — лишь искра разума, запертая в презренной оболочке телесности; капсула «я»; чистое сознание вне времени и пространства. Ты и есть — всего лишь осколок безграничного света, но свет нельзя поймать в банку — и равно так же нельзя заключить в имя.
Ты и сам бесконечен, знаешь? Ты можешь быть кем угодно, и глаза твои открыты любой грани вселенной. Ты космос; ты воля; для тебя нет ни правил, нет ни границ. В тебе — тысяча лиц: сегодня ты плачешь над мёртвым котёнком, а завтра обрушиваешь на город неукротимое пламя.
Нет таких слов, что могли бы описать тебя, как нет слов, что раз и навсегда объяснили бы вселенную.
И имена — они и ключи к бесконечности твоего света, и личная тюрьма, из плена которой рвётся любая душа.
Есть имя первое, то-что-дано-по-поступкам: так рыцаря с сияющим мечом назвали Усекновителем, а женщину, открывшую перевал в лунные земли — Проводницей. Есть имя второе, то-что-известно-всем, то-которым-тебя-назовёт-враг, то-что-отпечатано-в-подписях: имя социальное, которое едва-едва резонирует с сутью, пока не становится привычкой и незыблимой основой повседневности.
Ещё есть имя, которое знают только близкие, и имя, которое звучит в твоих снах, и имя, которое скукожилось в твоей тени, и имя, которое ты сам предпочитаешь не знать.
А ещё есть имя девятое, то-что-дано-при-рождении. Оно хранит в себе твоё прошлое.
Оно хранит в себе твою память — и стоит между тобой и бесконечным светом.
— Заблудиться в свете, — медленно сказала я, глядя на Дезире расширившимися глазами. — Это значит — забыть свои имена? Забыть… девятое имя?
Юта поправила очки:
— Это будет избыточным упрощением. Вы смешиваете следствия и причины, взаимосвязи и корреляции…
Однажды мы возвращаемся в свет и становимся с ним едины, — как узкий канал, вильнувший на время в сторону, но сдавшийся затем зову великого потока. Тогда твоя суть омывается светом, пока не остаётся одна лишь самая чистая искра, и эта искра — часть космоса, и вместе с тем — сама полна звёзд.
Ты растворяешься день за днём. Ты забываешь; ты очищаешься. Заблудиться — значит уйти достаточно далеко, чтобы больше никогда не вернуться.
Тот, кто заблудился, не имеет больше имён, потому что нет в нём больше того, что требовало бы названия. Нет больше того, что приковывало бы к телесности; нет пустых рамок и придуманных кем-то ограничений; нет образа мыслей, нет привычек, нет личности, — один только свет.
В каком-то смысле мы стремимся к этому. Не так ли?
— Если он не помнит имён, — настаивала я, хмурясь, — что это значит? Это плохо? Насколько это плохо?
Юта пожала плечами и улыбнулась всё той же мягкой улыбкой. Нет, мол, ничего по-настоящему плохого, как нет ничего по-настоящему хорошего; все мы — частицы космоса, кружащиеся в бесконечном танце, пылинки, вальсирующие в столпе изначального света. Тот свет преломляется в одиннадцати линзах, и в игре бликов нам кажется то, что мы считаем реальностью; мы слепы, и оттого не видим истинного сияния, определяющего самую суть вещей; мы обращаемся к формам света, когда составляем заклинания, но все людские чары ограничены мышлением, и оттого настоящая магия…
— Заблудившиеся, — перебила я, сжав кулаки, — я слышала, их лечат. Где-то на островах. Так?
Юта перебирала в шкатулке какие-то светлые палочки, и её пальцы на мгновение застыли в воздухе.
— Некоторые из них
