Вспомнили, что когда-то знали слова к этой песне. И понимали те слова.
Тонкий голосок пропел слова, тихо, но чисто:
— Aimer c’est voler le temps… — любить — значит воровать время. Она напевала дальше без слов, но он помнил слова.
Любить — значит воровать время. Любить — значит жить.
Ее голос и мелодия утихли, и все в комнате затаили дыхание в предвкушении.
Жуть за фортепиано посмотрел на Амичию и спросил:
— Вы будете на балу, мадемуазель?
Она покачала головой и опустила ладонь на ее плечо.
— Вряд ли. Я буду выделяться, как мозоль, в шерсти и старом платье.
Александр склонился над перилами, широко раскрыв крылья.
— Найди ей платье.
Его голос разрушил чары музыки, словно разбилось стекло. Жути поспешили продолжить работу. Один побежал из бального зала за идеальным, по его мнению, платьем. Тот, что был за фортепиано, склонил голову перед королем. Но его смелая Амичия смотрела на него с огнем в глазах.
— Я не иду. Простолюдины не ходят на балы.
Он улыбнулся ей.
— Ах, но ты же не простолюдинка, Амичия? Ты — женщина, подчинившая Жутей. Ты как рыцарь, а рыцари ходят на балы.
Ее щеки ярко вспыхнули. Александр оттолкнулся от края балкона и повернулся уходить, выпятив гордо грудь.
Она придет на бал, и он заставил ее покраснеть. Может, этот день был не так и плох.
Глава 31
В сотый и последний раз Амичия провела ладонью по корсету одолженного платья и покачала головой.
— Это слишком для такой, как я, Бернард. Я не могу!
Он прижал пальцы к своим губам, глаза были большими, крылья прижались к нему.
— Нет, милая. Ты можешь.
Амичия смотрела на себя в зеркало. Женщина, глядящая на нее, не была дочерью изобретателя.
Золотое платье, казалось, сделали из стен поместья, полных богатства. Корсет в форме сердца подчеркивал линии ее ключиц, и они выглядели изящно и хрупко. Платье было без рукавов, полоска ткани обвивала ее бицепсы.
Нити свисали сверху корсета, мерцая бриллиантами и кристаллами. От них все ее тело сияло, когда она двигалась. Сверкающие огоньки привлекали взгляд к заостренному краю корсета внизу, и юбки широко окружали ее, расшитые золотом.
Настоящее золото было вплетено в ткань узорами роз, что тянулись из земли. Она была позолоченным садом, который будет ходить среди Жутей, словно ее не звали сорняком.
Сердце билось в горле. Амичия прижала ладонь к животу и глубоко вдохнула, насколько позволял корсет.
Корсет не был таким тугим, как она представляла. Или Бернард просто его не сильно затянул. Как бы там ни было, корсет подчеркивал ее талию, придавал ей силуэт колокольчика, что было мило и даже странно.
— Это на меня не похоже, — прошептала она.
— Милая, так ты и должна выглядеть. Милее я еще ничего не видел.
В глазах Бернарда стояли слезы. Амичия старалась не заплакать с ним. Это был просто бал. Только веселье, и она не должна была переживать. Она была просто женщиной.
И, если они проводили бал для алхимиков, у нее был шанс понять написанное в книге. Если алхимики придут, она задаст им вопросы. Она должна понять, почему им нельзя доверять.
Она не будет спрашивать прямо, врут ли они. Ни один лжец не признается в таком. Но Амичия была уверена, что поймет правду, если получит шанс.
Нужно было лишь загнать одного из них в угол.
— Что делать с твоими волосами? — спросил Бернард, его голос уже стал не печальным, а даже агрессивным. Он быстро вернул прежнее поведение. — Так не пойдет.
— Ты можешь их заплести?
Он прижал ладонь к груди, словно оскорбленный.
— Меня разве растили женщины?
Она приподняла бровь в ответ.
— Перестань. Я не знаю, как заплетать волосы, мадемуазель.
Не знала и она. Она обычно собирала волосы подальше от лица, пока работала. И если могла поднять руки, заплетала их в косу, но не могла сделать этого в этом платье.
Оставалось лишь пойти так, и это потрясло бы аристократов этого поместья. Наверное, их духи будут кататься в могилах под ней.
Амичия села у зеркала, потянулась к гребешку с серебряной ручкой и дала его Бернарду.
— Причешешь меня? Лишь пару взмахов. Я оставлю их так.
— Так? — если бы его щеки могли стать светлее, они бы это сделали. — Разве так… делают?
— Нет. Но никто и не пускает простолюдинов на бал. Пусть помнят, кто я.
Он забрал у нее гребешок, его когти осторожно сжали ручку.
— Кто мы, mon cherie.
Глаза Амичии закрылись, ей нравилось, как гребешок массажировал кожу головы и распутывал колтуны. Она не хотела смотреть на свое странное отражение. Она не знала женщину в золоте, как и не хотела ее узнавать.
Это была не Амичия. Под слоями шелка и вышивки была простая женщина, которая снова хотела ощущать грязь под ногтями.
— Вот, — сказал Бернард после пары мгновений. — Теперь сияет, как должно.
Амичия открыла глаза. Ее темные волосы были убраны с лица, ниспадали за плечами нежными волнами тьмы, сияющей в свете свечей. Было красиво. Она была красивой.
Она не помнила, когда еще так о себе думала. Амичия верила в этот миг, что была неотразима.
— Вставай, — Бернард помог ей. Он поправил ее юбки, цокая языком, а потом удовлетворенно хмыкнул. — Отлично. Да, ты все сделаешь чудесно.
— Что я сделаю?
Его щеки снова потемнели, а потом он пожал плечами.
— О, просто насладитесь вечером, мадемуазель.
— Сомневаюсь. Я хочу прийти туда пораньше, забиться в уголок и наблюдать за весельем одна. Этот бал не для меня. Меня устраивает смотреть со стороны.
Его глаза стали еще больше, пока она говорила. Что за плохие новости он мог ей сказать?
Он кашлянул.
— Раньше?
— Да, раньше. Я не хочу заходить, когда алхимики там будут. Они захотят для меня или смерти, или обращения в Жуть. Они в прошлый раз не скромничали насчет такого.
— Похоже, ты не знала, — Бернард заламывал пальцы.
— О чем ты?
— Ни о чем, мадемуазель, просто… бал уже начался.
Ее сердце дрогнуло. Как он мог позволить ей опоздать? Теперь она не могла пробраться в зал незаметно, все будут смотреть. Они все узнают, где она была, и что она не была ни одной из Жутей, ни алхимиком. Она была в ужасе, представляя, как они посмотрят на овечку, надевшую наряд львицы.
Она задрала юбки и побежала из комнаты. Босые ноги шлепали по мрамору.
— Мадемуазель, а туфли!
Никто не узнает, была ли она в обуви, и она не собиралась останавливаться. Бал уже шел. Они будут пялиться на нее, она потеряет сознание. Ее сердце уже колотилось.
