то, что Нора с ним рассталась. Он все равно шел, и от этого мое сердце рвалось на части. Я держалась изо всех сил, чтобы не прийти к нему.
Нет, нельзя…
Спустя несколько недель Кристиан наконец успокоился. В один из вечеров, когда я смотрела в окно, ожидая увидеть в сумерках его фигуру на тропе, он не появился. Не пошел он к озеру ни на следующий день, ни через день. Магиар сдался, и я не знала, радует меня это или печалит.
Но так и должно было быть.
Я пересчитала деньги, что накопила за время работы здесь. Собранной суммы почти хватало, чтобы купить билет в Тоаланию. Еще немного, и мне надо будет покинуть поместье. Иначе, когда наступит зима, море покроется льдом, и корабли перестанут ходить в другие страны до самой весны.
Все шло по плану, и это меня расстраивало. Я должна уехать, должна найти брата… Но в глубине души мне все время хотелось, чтобы случилось что-то, что вынудит меня остаться.
Иногда боги нас слышат. Бойся своих желаний.
— Где Иллария? — спросила я Эстебана за завтраком, на котором были лишь мы двое. Кристиан в последнее время часто отсутствовал, был мрачен и неприветлив. А вот что с девочкой?
— Я не знаю, — пожал плечами мальчик. — Я стучал в ее дверь, но она прогнала меня.
— Она здорова? — забеспокоилась я.
— Не знаю, но голос звучал расстроенно.
Я тут же поднялась и направилась на второй этаж. У лестницы встретила Диону, которая спустилась только что вниз.
— Ди, что с Илларией?
— Я не знаю, госпожа. Она отказывается выходить, не открывает дверь. Я должна была сделать ей прическу, помочь одеться, но она кричит, чтобы все уходили.
Да что ж творится?
Подхватив юбки, я кинулась наверх. В пару секунд преодолела длинный коридор и постучала в дверь детской.
— Иллария, это я, госпожа Амалия.
— Уходите! — послышалось сдавленное.
— Ты меня знаешь — я не уйду. Сяду под дверью и буду ждать, когда ты устанешь прятаться в комнате.
Девочка ничего не ответила. Из-за двери слышались рыдания.
— У тебя что-то болит, — спросила я. — Вызвать доктора?
— Нет! Не нужно докторов! И банки не надо!
Не зря ли я их тогда горчичниками и банками пугала? Что-то они слишком хорошо у детей в памяти отложились.
— Тогда что случилось? Чем ты расстроена?
Ответа нет.
— Илли, ты можешь доверять мне. Расскажи, что случилось. Обещаю, я выслушаю тебя и постараюсь помочь.
— Вы не сможете! — всхлипнула она.
— А вдруг?
— Нет! Никто не может мне помочь!
Я вздохнула. Оставить ее выплакаться? Все равно устанет со временем от слез, проголодается и выйдет. Да, рановато у нее подростковый бунт начался.
Но если я уйду, значит ей совсем некому довериться. Не могу я ее оставить.
— Илли, если не хочешь, то не рассказывай мне ничего. Но позволь просто побыть с тобой, утешить тебя. Ты ведь доверяешь мне, правда? Я готова даже молчать, только позволь мне быть с тобой.
На минуту воцарилась тишина, а затем послышались шаги. Что-то заскрежетало, и дверь отворилась. Иллария стояла передо мной в одной ночной рубахе, сжимала в руке спинку стула.
— Ты им подперла ручку? — догадалась я.
Девочка кивнула, и направилась к постели. Залезла в одеяла и снова заплакала.
Я подошла, села рядом. Погладила ее волосы.
— Хочешь, я попрошу принести тебе чай?
Иллария отрицательно мотнула головой.
— А чтобы я тебя выслушала?
Она посмотрела на меня мокрыми глазами и осторожно кивнула.
— Что случилось, милая? Что тебя так расстроило? — тихонько спросила воспитанницу.
Она судорожно вдохнула, а затем прошептала хрипло:
— Скоро день рождения.
— У тебя?
— Угу.
— Ты не хочешь взрослеть? — улыбнулась я.
— Нет, хочу. Просто…
Она замялась, шмыгнула носом. Голос просел еще сильнее:
— Просто папы не будет. Впервые. Да и мамы тоже.
Ах, вот в чем дело.
— Ты же понимаешь, Иллария, он не может прийти.
— Может! — воскликнула девочка. — Все он может! Он просто не хочет!
В чем-то она права. Он жив, в отличие от жены, но сам выбрал изоляцию.
— Я не хочу больше никаких праздников, никаких дней рождения! Лучше бы я вообще не рождалась!
— Не говори так, Илли.
— Но это правда! Всем было бы лучше! Мама все равно нас ненавидела, а папа разлюбил!
— Нет, он не разлюбил вас, Иллария. Он просто сейчас болеет, иногда со взрослыми такое случается.
Но разве могли мои слова утешить девочку? Говори что угодно, но магиар Роберт своими поступками добился большего, чем я словами. И только он может все исправить. Дети любят его, ждут его возвращения, и никакая гувернанткам его не заменит.
Я должна попытаться поговорить с ним еще раз. Ради детей.
Побыв еще немного с Илларией, пока она не успокоилась, я дала распоряжения служанкам принести ей чая с шоколадом и покинула спальню. Идти далеко не пришлось — выйдя, я тут же направилась в покои хозяина поместья.
Постучала и, не дожидаясь ответа, открыла дверь.
— Магиар Роберт, нам нужно поговорить! — решительно заявила я.
Мужчина все так же сидел в кресле у окна. При звуках моего голоса он повернулся, чтобы скользнуть по мне равнодушным взглядом и вновь опустить взгляд.
— Вы помните, что у Илларии скоро день рождения? — начала я с ходу. — Она очень хочет, чтобы в такой день вы были с ней.
Мужчина ничего не ответил. Он отвернулся к окну, словно мог разглядеть что-то интересное в задернутых шторах. В его руках блеснуло уже знакомое мне ожерелье.
— Вы меня слышите? Ваша дочь, Иллария, тоскует по вам. И Эстебан тоже. Вы нужны своим детям, магиар. Прошу, уделите им хотя бы полчаса, выйдите из своей комнаты.
— Уходите, — послышался еле слышный ответ.
— Но…
— Уходите! — уже крикнул он.
Я замолчала на мгновение. Уйти? Все равно ничего не выйдет, судя по всему. Ему все равно — магиар упивается своим горем, ему не надо другого.
И на меня вдруг нахлынула такая злость. Гнев за то, как он обошелся с собственными детьми. Да, мы все переживаем трудное время, скорбим и горюем. Но разве не должен он хотя бы попытаться взять себя в руки? Попробовать выползти из этой тьмы на свет? Нет, этому ничего не надо, даже на детей наплевал!
— Вы просто тряпка, магиар Роберт Уортер! — прошипела я зло. — Тешите здесь свое горюшко, словно дитя нянчите. Закрылись ото всех как монах-затворник, а все потому, что вы трус!
Он поднял на меня круглые от изумления глаза. Готова поспорить, никто с ним никогда не говорил в таком тоне.
— Да-да, вы
