Затем я переодеваюсь и несколько минут спустя завожу свой автомобиль.
Пора плавать.
На следующее утро, я оставляю бабушке записку и еду к дому Эрика, мои волосы все еще мокрые после озера.
Когда он открывает дверь, то, клянусь, наружу валит дым.
– Э-э, я неважный повар, – говорит он, с очаровательной глуповатой ухмылкой. – Не могу утверждать, что еда, которую я тебе приготовил, – съедобная.
Я смеюсь. Он одет в серые штаны и реглан, его волосы немного торчат сзади.
Я улыбаюсь и вдыхаю аромат. Запах вызывает у меня воспоминания о моей маме: она была ужасным поваром, ее мастерство на кухне состояло лишь в приготовлении куриной лапши.
– Я обрежу подгоревшее, – улыбается он.
– Очень щедро с твоей стороны. Первая партия блинов на самом деле не такая уж и плохая. А бекон лишь немного хрустит.
Он вытаскивает закрытую тарелку из микроволновой печи и показывает стопку слегка деформированных блинов.
– Я купил это все, прежде чем узнал, что у нас на ужин будет завтрак. Так что, ну, извини за, ммм, чрезмерность.
– Не переживай. Я могу съесть тонну блинов и все еще хотеть добавки.
Он улыбается.
– Я подумал, что мы могли бы поесть на крыльце. Я уже перенес туда сок и посуду. Осталось взять немного блинов.
Я беру чистую стеклянную тарелку и накладываю на нее три блина. Он ведет меня на заднее крыльцо, по пути захватив небольшое флисовое одеяло. Как только открывается дверь, меня приветствует шум океана. Я сажусь рядом с ним, накрывая одеялом колени.
Со стороны дома солнце окутывает пляж теплым светом. Но мы здесь одни, несмотря на яркую красоту рассвета. На пляже нет ни людей, ни птиц. Как будто этот пляжный домик находится на острове, а не на окраине города.
Я слегка опираюсь на Эрика, и откусываю свой блинчик.
– Они вкуснее, чем выглядят, – говорю я между укусами.
– Спасибо. Я надеялся на это.
Спустя десять минут в молчании, он берет мою пустую тарелку и складывает поверх своей. Затем ставит их на столик рядом с креслом-качалкой. Я подтягиваю свои ноги под себя. Он оставляет свои ноги на земле, раскачивая нас, в то время как обнимает меня рукой. Я вздыхаю, глядя на пляж, откидываюсь на спинку качалки и плотнее укрываю нас двоих одеялом.
Утро кажется необычайно тихим. Ничего не слышно, кроме шелеста камышовой травы и дыхания океана.
– Тебе было весело вчера вечером? – спрашиваю я, прижимаясь головой к его груди.
– Да, – говорит он. – Я мог бы проводить каждую ночь, смотря на тебя в таком коротком платье.
Я смеюсь.
– Так приятно заниматься… нормальными вещами.
– Да, определенно, – говорит он.
Мы снова молчим, и я смотрю на океан. Минуты утекают в прошлое. Волны накатывают и отступают. Птицы опускаются к воде и улетают прочь.
И я не могу придумать, о чем поговорить. Странно, что когда мы не говорим о наших проклятиях, нам на самом деле нечего сказать. Думаю, я никогда не замечала этого прежде.
Небо над нами чистое, и лишь вдалеке появляются белые облака.
– Красиво, – наконец, говорит он.
– Определенно, – соглашаюсь я.
– Я имел в виду тебя.
Я смотрю на свои руки, чувствуя себя глупо.
– О.
Он притягивает меня ближе, касаясь губами того места, где шея переходит в плечо.
– Я люблю тебя, – говорит он.
Океан такой же тихий, как и мое сердце. Я сглатываю. Это все, что я когда-либо хотела услышать. Что меня любят.
Но я чувствую себя пойманной в ловушку слов. Как будто лучшее, что я могу сделать прямо сейчас, так это уйти.
Именно поэтому нужны были последние несколько недель. Поэтому мы проводили время вместе – чтобы влюбиться друг в друга. Его день рождения, казавшийся так далеко, совсем скоро наступит. Почему же меня так сильно удивляют его слова? Как мне удалось забыть, что я была с Эриком не просто для того, чтобы жить нормальной жизнью подростка... но и для того, чтобы влюбиться в него?
Я могу чувствовать его дыхание на моей коже.
– Это та часть, где ты говоришь...
– Почему?
Он поднимает голову, пытаясь заглянуть мне в глаза, но я не отрываю взгляда от пляжа.
– Это не то, что я ожидал услышать.
Я вздыхаю, но до сих пор не встречаюсь с ним взглядом.
– Я знаю. Но почему ты меня любишь?
– Что ты имеешь в виду? Я люблю все в тебе. Ты удивительная.
Мне трудно не хмуриться.
– Нет, я имею в виду, что тебе больше всего нравится во мне?
Боже, как жалко это звучит? Словно я выуживаю из него комплименты. Но почему-то ответ на этот вопрос кажется мне чрезвычайно важным. Я должна знать, почему он любит меня.
Он сидит очень тихо. Я бы даже не знала, что он рядом, если бы его руки не обнимали меня.
– Ты красивая. И умная.
В горле у меня начинает расти ком. Я прόклята быть красивой. Ему следовало бы знать, что это не та вещь, которую нужно говорить. И умная? Звучит фальшиво. У нас с Эриком никогда не было ни одного интеллектуального разговора. Он даже никогда не спрашивал у меня, какие другие предметы я изучаю, кроме английского. Он не знает, что я посещаю курсы для колледжа. Так почему же он думает, что я умная?
Что-то сдавливает мою грудь.
Либо он любит только меня, потому что я могу дать ему нормальную жизнь – поскольку я ему равная, – либо на самом деле он вообще не любит меня; только говорит это.
Интересно, если бы Коул любил меня, что бы он ответил, задай я ему тот же вопрос. Больше чем уверена, его ответ не был бы «потому что ты умная».
Я улыбаюсь и смотрю на него, надеясь, что он купится на это.
После почти двадцати минут относительной тишины – когда мы оба просто качаемся назад и вперед, глядя на океан, – нам становится неуютно. Эти три маленьких слова повисли между нами. Интересно, он все еще ждет, что я отвечу ему тем же.
Я решаю сказать Эрику не беспокоиться по этому поводу, так как мы можем притвориться, будто он этого не говорил, но я не знаю, улучшит это ситуацию или сделает только хуже.
Наконец, когда я понимаю, что больше не могу выносить тишину, Эрик говорит:
– Сиенна упоминала Порт-стрит вчера вечером.
– Да?
Он кивает.
– Я подумал, что мы могли бы прогуляться там сегодня. Должно быть весело.
Я киваю и расслабляюсь, потому что он ведет себя, словно ничего не произошло, как будто он не говорил того, что требует ответа, который я так и не дала.
