не всем понадобилось. четвертый брат мой, Сергей постриг монашеский принял, по своей воле. Иноком Симеоном стал. А предпоследнего брата, Якова, он при князе Пожарском состоял, убили недавно поляки, подло, из засады. Шесть нас осталось. Симеона мирские дела уже не волнуют.
— Так почему же ваш батюшка вас не служить в посольский приказ, а воевать отправил? — вновь задал вопрос с подвохом воевода.
— Так вышло. Нужен был сильный чародей, знали, что с Маринкой маги путешествуют, и через что ей не раз с полюбовником ускользать удавалось. А кроме меня никого свободного такой силы не было. Все чародеи Москву перед венчанием на царство Михаила чистили. Что бы кто порчу не навел. Но я рад. Испытал свои силы в настоящем бою. Значит, недаром меня отец не только языкам, но и воинской науке учил. До двенадцати лет только наукам, а после и наукам, и ратному делу. Вон, Денис Феодосьев, старейший батюшкин воин столько синяков мне насажал, уча мечом владеть, до сих пор помнится!
— И что теперь выберете? Продолжите воеводой, или все-таки в посольский приказ?
— А за меня все решили. Отправляли меня с посольством к Аглицкому королю, да сменщик подвел. На сорок дней опоздал. Мамаша отпускать боялась, пока сам боярин Шереметьев за ним не приехал. Да поздно. Закончилась навигация. Уплыло посольство без меня, сменщика за это половины жалования лишили. С тем меня на зиму отпустили, а как корабли в Архангельске загрузятся, да Белое море ото льда очистится, придется посольство догонять.
— А жена как же?
— Так все жены мужей со службы ждут. Кто с ратной, кто с заграничной.
— Я так надеялась Николеньку в посольский приказ пристроить! — вздохнула жена воеводы — сказали не годен. Языков не знает. А толмачи-то на что?
— Толмач переводит, от его перевода много зависит. А как, если он перекуплен, и речь посла чужой державы переиначит? Или запишут по-русски одно, а в своем листе — другое. Доказывай потом, что обманули. Подпись-то стоит! Поэтому и ценят людей, что языки чужие понимать могут. И все проверят.
Боярыня Головина вздохнула и потупилась от ехидного взгляда мужа, но потом встрепенулась, и спросила с надеждой:
— А сколько лет нужно, что бы язык чужеземный выучить?
— А это от языка зависит и от навыка. Меня латыни лет с трех учили. Латынь недавно как бы всеобщим языком была. На ней и просто общались, и в любви объяснялись, и стихи и труды научные писали. Медикусы и ученые до сих пор на ней общаются. Потом франкскому, он латыни сродственен, так что легко пошел, потом о третьем задумались. И тут один знаток подсказал батюшке, сначала попробовать немецкий освоить. Если пойдет, то с аглицким попроще будет, так как тот практически из этих двух образовался. Ну, с немецким пришлось пострадать, много слез пролил, но освоил. А там и аглицкий уже легким показался. За зиму еще немного подучу, и порядок полный будет. А немецкий до сих пор не люблю.
— Долго, — задумчиво протянула боярыня, поглядывая на своего отпрыска.
— Да, долго, — в тон ответил ей супруг, — как я понял, начинать язык надобно учить, когда дите еще поперек кровати помещается. И внушению отеческому вполне поддается, так, княжич?
— Можно и так сказать. Только в европейских университетах, как мне сказывали, к ленивым студиозусам его до сих пор применяют. А то, что им уже под тридцать никого не смущает. Но то Европа. И в университеты там идут в основном люди подлого происхождения, что бы в люди выбиться.
Все присутствующие глубокомысленно покачали головами. Потом кто-то заговорил, что уже поздно, хозяевам надо одним остаться, что бы родственную встречу отпраздновать, да и путники с дороги устали, поэтому все быстро откланялись и домой засобирались. Аглая посмотрела на Михаила, и заставила очередную кружку отвара выпить, и Анне наказала за мужем приглядывать. Не заболеет ли после холода такого.
Воинов устроили в специально протопленной для них комнате, где раньше боярская дружина размещалась. Денис с ними пошел, от отдельной каморки отказался. Сказал, что десятнику невместно с бойцами раздельно быть. Старый Николай посидел еще около теплой печи, смотря, как под командой Агафьи сенные девки со стола убирают. Гашка на него покосилась, потом взяла чистые кубки, жбан с медом, и присела рядом с ним.
— Скажи, дядька Николай, вот Денис Феодосьевич, он десятник, у него дружинники в подчинении, а ты какую должность имеешь?
— Сейчас никакую. Просто к княжичу его отцом приставлен, охранять должен. Так же и Петр с Василием. Мы с самого начала пути на Дон с ним вместе.
— Прости девку дурную, ты сказал, «сейчас», значит, раньше должность была?
— Была. Охраной Михаила командовал, не княжича, царя. Разжалован был за то, что не остановил двух неслухов, которые к Тихвинской иконе Божьей матери съездить вознамерились. Могли и головы лишить. Отроки-то пропали. Спасло то, что ранен был в бою, когда на нас свеи напали. Михаил Муромский тогда нас спас. Такой смерч огненный сотворил, что бежали враги без оглядки. Но сам полностью выложился, сознание потерял. Так его Михаил, который Романов, на коня взвалил и в лес увез. Посчитал, что мы все погибли, спасал. А на утро метель поднялась, следы замела, и не смогли мы отроков найти. Пришлось с повинной головой возвращаться. Дальше ты лучше меня знаешь, что с двумя Михаилами стало. А потом, как они нашлись, меня и приставили к Муромскому. Отослали его на Дон, что бы от Салтыковых уберечь. Племянников Марфы Шестовой. Очень они злы на него были за дружбу с Михаилом. Сами хотели им вертеть, как куклой. Михаил молод, неопытен, но если что решит, то его с места не сдвинешь. Как мне гонец из Москвы рассказывал, он блюдом с лебедями в Салтыковых запустил, когда они Мишу оговорить хотели. Прямо в день коронации. И венец принимать грозился отказаться при всем народе, пока они свой поклеп с Миши не снимут. Требовал его на венчание доставить. Только боярин Федор Шереметьев его уговорил, объяснил, что Мишу отослали не в наказание, а потому, что только он может с двумя колдунами, что с Мариной Мнишек ездят, справиться. И еще, потому что верят ему, как самим себе. Тогда Михаил и вспомнил, что Миша его тоже просил быстрей на царство венчаться, что бы смуту пресечь, и согласился. Вот такая история. Я Михаилу Муромскому, считай, жизнью обязан.
