Мама… Сейчас, оглядываясь назад, я понимала, какой удивительной женщиной была королева Мильда. И это я говорила совершенно объективно. Королева… Именно с большой буквы. Второй такой правительницы история не знала. Одна из красивейших женщин своего времени, княжна Алонская, чей союз с Орисном Первым стал одним из немногочисленных королевских браков по любви. Добродетельная дева с незапятнанной репутацией, любящая мать, справедливая королева, правившая страной почти восемь лет. С начала ардангской компании до подавления восстания Дор-Марвэном. Она руководила так, что Шаролез практически не ощутил на своей экономике захватническую кровопролитную войну, длившуюся в общей сложности более семи лет. Я не понимала, почему она с такой готовностью отдала власть в руки Дор-Марвэна. Думала, что мама просто устала от этого постоянного гнета обязанностей. А корона — это ужасная, ежеминутная ответственность. Когда во время болезни мамы часть обязанностей легла на мои плечи, я прочувствовала значительную долю этого груза. Мама говорила, что я справлялась хорошо, даже замечательно. Но тогда, приобретя ответственность и заботы, я лишилась права на свои чувства, на проявления слабости. Тогда, в той ситуации мне было тяжело. Очень.
Мама многому меня научила. И часто повторяла: «Королева должна быть милосердна к слабым, строга с виновными. Порой может позволить себе жестокость к врагам, а иногда и к союзникам. Королева не имеет права жить с закрытыми глазами. Обязана уметь хорошо считать. Она должна пользоваться этим умением и прочими. Всегда. На благо Короны. Потому, что Корона — это страна, это народ». Когда я была маленькой, полного смысла фразы не понимала. Со временем, когда мама учила меня просчитывать средства, поступающие в казну, деньги, уходящие из казны, и соразмерность затрат, я осознала важность математики и контроля за действиями даже доверенных придворных.
Но смысл последней части наставления поняла значительно позже. Когда оказалось, что благо семьи и благо Короны — это совершенно разные понятия. Мамин кузен, являвшийся одновременно единственным мужчиной-родственником отца, пусть и каким-то дальним, попытался захватить власть. Нет, он не оспаривал право Брэма или Лэра на трон, он пытался свергнуть маму. И даже я в свои неполные тринадцать понимала, что братья обречены, если регентом станет герцог Мират Ралийский. Маме, когда заговор вскрылся, пришлось казнить трех основных зачинщиков. Людей, которых знала всю жизнь, которых привыкла считать друзьями и родственниками. Людей, которых рассматривала, как опору. Во имя предотвращения раскола дворянства на два противоборствующих лагеря. Во имя недопущения стычек внутри Шаролеза, в то время уже ведущего одну войну, с Ардангом. Во имя благополучия государства. Во имя Короны.
Как бы я ни относилась к Дор-Марвэну, должна была признать, что он тоже действовал всегда и исключительно в интересах страны, а, следовательно, Короны. Короны, право Брэма на которую он никогда не оспаривал. Разумеется, можно было наивно говорить, что Стратег если не любил Брэма, то очень хорошо к нему относился. Но мой прагматичный цинизм утверждал, что плохие отношения с братом регенту, безусловно надеющемуся впоследствии стать советником молодого короля, крайне невыгодны. Равно как и смерть несовершеннолетнего Брэма. Ведь если брат «случайно» умрет до наступления совершеннолетия, то начнется дележ власти, поиск нового короля.
Существовала вероятность, что правителем в таком случае мог стать отчим. Но крайне малая. Его род пару столетий назад обеднел и утратил титул. Отец, в качестве награды за успехи во время ардангской компании, восстановил графский титул Дор-Марвэна. Но, видимо, возвращенные привилегии недорого стоили в глазах родовитых семей. Я замечала, что многие так ни разу и не обратились к отчиму «Ваше сиятельство», предпочитая называть Дор-Марвэн «господин регент» либо «Стратег». Уверена, что отчим замечал такое отношение к себе и не рассчитывал на поддержку этих фамилий в случае смерти Брэма. Кончено же, Дор-Марвэн хотел и дальше править страной. И именно поэтому я могла за жизнь Брэма не волноваться.
Как правитель отчим устраивал и меня, и дворянство. Его манера правления отличалась от маминой лишь подходом, но не результатом. Он руководил уверенно и прагматично. И, пожалуй, не жестоко… Нет, такое ощущение не возникало. Но тональность обсуждения разных областей Шаролеза и провинций меня всегда удивляла. Создавалось впечатление, что для Дор-Марвэна страна — это поставщик продовольствия, угля, железа, тканей, шерсти. Он правил твердо, требуя от провинций совершенной отдачи, полного подчинения. Государство для него — сложные часы, а любой человек — лишь шестеренка в общем механизме. В чем-то он был прав. Именно этот подход обеспечивал процветание Шаролеза, его устойчивость, надежность верной, обожествляющей своего лидера армии, которой страшились соседи.
Механизм работал хорошо, четко и слаженно. Я, действуя в интересах короны, не хотела его ломать, но и быть послушной куклой в руках отчима не собиралась. Я не считала себя обязанной подчиняться указаниям Дор-Марвэна, а его — в праве их мне давать. Тем более в вопросе моего замужества он действовал не в интересах Короны.
Мои размышления прервал один из мужиков. Он, размахивая руками в такт песне, плеснул в нашу сторону пивом. Не попал ни на меня, ни на Ромэра, но бросился извиняться. Я боялась, что разозленный подслушанным разговором арданг, ответит резкостью. Но Ромэр сдержался, даже ухитрился улыбнуться, заверяя, что ничего страшного не произошло. Обрадованный мужик, радостно икнув, захотел угостить Ромэра пивом. Арданг вежливо отказался. Горожанин не стал настаивать, но пристроился к нам за стол и постарался завести беседу. «Муж» посетовал, что с радостью остался бы, если б не уставшая и засыпающая на ходу «женушка». С этими словами встал, обошел несостоявшегося собеседника и, взяв меня под руку, отвел в комнату.
Когда Ромэр запер за нами дверь и повернулся ко мне, я глянула ему в лицо и с трудом подавила желание отшатнуться. Как же арданг был зол. Ужасно… Каких усилий ему стоило на людях сохранять видимость спокойствия…
— Ромэр, я действительно не знала о переименовании. Даже не связывала Арданг с Лиандой, — зачем-то пробормотала я.
— Верю, — сурово глянув на меня, ответил спутник. — Ты извини, но прошу, не заговаривай со мной хоть пару минут.
Я кивнула и отошла к окну, закрыть ставни. С ними пришлось потрудиться. Рассохшиеся, растрескавшиеся деревянные створки с кокетливыми давно неровными сердечками, выпавшими дощечками и широкими щелями поддаваться не желали. Пока возилась, заметила в темноте улицы мужскую фигуру. Почему-то сразу решила, что тот длинноусый стражник все еще наблюдал за нами. С досадой подумала, что и здесь, в Соломе, получают письма от начальства. Конечно, отчим ищет нас. Но не мог же он объявить, что я сбежала. Это безрассудно, ибо равносильно политическому самоубийству. Потому что у хорошего правителя не сбегают принцессы за пару месяцев до свадьбы. Вообще никогда не сбегают. Сообщить, что меня выкрали, — вот вариант. Но тогда я не понимала, чем гармоничная, милующаяся на улице пара могла вызвать интерес стражников. Ясно же было видно, я действую по своей воле, как и Ромэр. Их внимание к нам казалось странным. Но мысль, что следили не за нами, голову не посещала. Наблюдение очень тревожило. Я даже не догадывалась, что мог сообщить страже в провинциях отчим, какую легенду сочинил ради нашей поимки, а невозможность защититься от излишнего внимания раздражала.
