Дархан рассказал утром, что в букмекерской конторе принимают ставки на выбывание, и почти все уверены, что Морави вылетит. Я угрюмо посмотрел по сторонам и, дождавшись, когда Саллеви объявит об окончании этапа, направился к Азоре. Она развязывала фартук и выглядела огорченной и усталой. Я дотронулся до ее руки и спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – ответила она, старательно делая вид, что все действительно в порядке, но я-то видел, что она расстроена. Даже нитка шрама налилась красным. – Эти лекарства доктора Смитсона творят чудеса, меня почти не тошнит.
– Вот и замечательно, – улыбнулся я и предложил: – Как насчет маленького обеда? Глория и прадед сказали, что готовят тебе сюрприз.
Улыбка Азоры стала светлее. В конце концов, ее сегодня не выгнали, а даже если и выгонят, то что с того? Она ведь не будет от этого хуже готовить.
– Это просто конкурс, – сказал я, когда мы чудом успели ухватить свободный экипаж и направились домой. – Что бы там ни сказали, что бы ни решили, я знаю, что ты готовишь лучше всех. И весь Келлеман это знает. И ты тоже знай.
Азора посмотрела на меня с тем по-настоящему семейным теплом, о котором я мечтал все долгие годы своего одиночества. Некоторое время мы ехали молча, а затем она негромко промолвила:
– Саллеви придумал, как заставить Эленвера признаться в убийстве Эвентина и насылании лихорадки на Келлеман.
Я невольно заерзал на сиденье. От таких новостей не приходилось ждать ничего хорошего.
– И как же? И только не говори, что он решил использовать тебя!
– Решил, – кивнула Азора, и я понял, что отвезу ее домой, а потом вернусь в «Вилку» и вспомню Саллеви и катание на санках, и рыбалку в сугробе, и кидание вишневыми косточками в декольте шлюшек госпожи Бьянки. – И меня, и Глорию.
– Не отдам! – вспыхнул я. – Глорию, девочку, золотко мое! Не отдам, что бы вы там ни надумали! И тебя не отдам, и ты в это не лезь! Все, женщины, вы будете дома!
Азора нахмурилась, глядя куда-то в спину кучера, который старательно делал вид, что ему все безразлично, но при этом старательно грел уши.
– Он говорит, что мы должны создать морок. Призраки, мой и Глории – они отправятся в тюрьму, притворятся, что готовы отказаться от обвинения, и попробуют его разговорить и получить признание. Мы с Глорией в это время будем в кабинете шефа Гемини.
Я вспомнил, что Саллеви упоминал какой-то свой план относительно окончательного усаживания Эленвера за решетку – а я пообещал во всем ему помочь. Некоторое время мы ехали молча, я укладывал в голове информацию и пытался успокоиться.
– Вы точно будете с шефом?
Азора кивнула и улыбнулась. Она видела, что я искренне переживал, и это была именно тревога, а не желание командовать и распоряжаться.
– Точно. А камера будет заперта.
– Тогда порепетируйте, что ли, – вздохнул я. – И берегите себя.
Азора
На следующий день Джек Броуди и господин Моро слегли с тяжким расстройством желудка, и очередной этап конкурса пришлось перенести до их выздоровления. Узнав об этом, Фьярви усмехнулся и сказал:
– Бургомистр-то к еде Морави уже привык, а эти двое не устояли. Слабаки!
Я вспомнила салат, который готовил Морави, и решила, что, должно быть, яйца подгуляли – или тунец оказался не слишком хорош.
Раз у нас выпал свободный день, то мы решили посвятить его хитрому плану Саллеви. Тот решил точно так же и приехал к нам сразу же, как только Фьярви отправился на работу. Меня от кухонных трудов уже отстранили: среди приехавших поваров был юноша, который стряпал на удивление пристойно. Его запеченый на гриле лосось с травами и лимонным соком всем пришелся по душе.
– Ну что, юные леди? – поинтересовался он. – Готовы?
Я кивнула. Глория, которая с видимым усилием несла одну из каменных чаш, лежавших в посылке с предметами для магических занятий, ответила:
– Да… я готова. Должно получиться.
– Давай помогу? – с готовностью предложил Саллеви, но Глория только отрицательно мотнула головой.
– Нет. К чаше должен прикасаться только волшебник, иначе ничего не получится.
Мы приехали в полицейский участок как раз тогда, когда почти весь его состав отправился на патрулирование. Шеф Гемини, который сидел в своем кабинете, увидел нас и устало вздохнул.
– Где-то вы, былые деньки! В Келлемане всегда была тишь да благодать, а вчера сразу три срезанных кошелька и драка!
– Бодритесь, шеф! – весело сказал Саллеви. – Скоро дело Эленвера будет окончательно раскрыто, и вам хоть немного, но полегчает.
Шеф махнул рукой.
– Хотелось бы верить! Мне кажется, этот конкурс никогда не закончится. Но салат ваш, госпожа Азора, вчера был выше всяких похвал.
Саллеви расхохотался, и я толкнула его в бок. Не дай Боги, Эленвер услышит его заливистое ржание.
– От ее салата никто не побежал до ветру! – произнес он. Глория установила свою чашу на столе шефа и попросила:
– А можно два стакана воды?
Шеф послушно принес ей кувшин и стакан, и некоторое время мы завороженно наблюдали за тем, как Глория выливала их содержимое в чашу. Воду наполнило серебряным сиянием, и я с гордостью подумала, что моя девочка и правда станет великой волшебницей. Она вырастет, уедет из Келлемана, пойдет дорогами своей мечты к счастью – она будет заниматься тем, чем захочет, и никто не станет распоряжаться ею!
Это была радость с капелькой грусти.
Сияние угасло. Глория выпрямилась, посмотрела куда-то за наши спины и спросила:
– Как вы думаете, похоже? По-моему, да.
Мы обернулись, и шеф Гемини даже крякнул от удивления. Возле дверей стояла я! Самая настоящая, в точности такая же – даже мои родители не заподозрили бы подвоха. Только эта я смотрела совсем иначе: тихим, испуганным взглядом, словно боялась, что сделала что-то плохое, и это непременно раскроется, а значит, надо всеми силами ублажить и избежать очередного скандала и побоев. Рядом со мной была маленькая Глория: затравленный, коротко подстриженный барашек.
Мы были такими перед тем, как сбежать из Благословенного края – и я испытала обжигающее облегчение от того, что теперь мы другие. Свобода и искренняя любовь Фьярви вылечили нас.
И теперь мы могли встретиться лицом к лицу со своим прошлым – и победить, подцепив Эленвера на крючок его заносчивости и гордыни. Мы шли к волку, покорно склонив голову, и надеялись, что он клюнет на нашу покорность и смирение.
– Оху… – начал было шеф и осекся, вспомнив, что в его кабинете женщина и ребенок. – Потрясающе! Просто удивительно!
Вторая я смущенно улыбнулась, но ничего не ответила. Глория провела пальцами по воде и сказала:
– В чаше мы все увидим и сможем за них говорить. Думаю, их можно выпускать.
Мы кивнули, и наши двойники вышли из кабинета. Подойдя к столу и склонившись над чашей, мы увидели, как они идут в сторону камеры, и я сказала:
– Вот, Глория, нам сюда.
– Вот, Глория, нам сюда, – послушно повторил мой двойник, и шеф снова ахнул. Саллеви смотрел с важным торжеством.
– А запись-то ведется? – уточнил он.
– Разумеется! – обиженно воскликнул шеф. – Там двое моих ребят сидят втихаря. За кого вы меня принимаете!
Саллеви не стал уточнять. Наши двойники вышли к камере, и я увидела Эленвера. Судя по его небритому осунувшемуся лицу, украшенному кровоподтеком, шеф Гемини не стеснялся во время допросов. Увидев нас, он удивленно поднялся с койки, но удивление в ту же минуту сменилось торжеством.
Мы пришли. Все было так, как он хотел. Теперь мне нельзя было все испортить. Я примерно представила себе течение нашей беседы и тот угодливый тон, которым мне следовало говорить, и промолвила:
– Вот и мы.
Эленвер подошел к решетке, сжал ее – мой двойник дотронулся до его пальцев, повинуясь движению руки Глории. Ее призрачная девочка стояла в стороне и смотрела с испуганной надеждой: так и должна была стоять порченая дочь – не мешать и не делать лишних движений.
– Я знал, что вы придете, – твердо заявил Эленвер. – Ты всегда была благоразумна, моя дорогая. Это именно то, что я в тебе ценил.
