Вадим Борисович чувствовал это, и ему было неловко. Галина вдруг показалась ему далекой и чужой, словно и не было всех этих лет, когда она считалась надежным другом, своей бабой, крепким плечом! Вот так ошельмовала его деревенская простушка, наивная девочка с круглыми плечиками, крепкими грудками! Вот так покатились их веселые денечки, вот тогда дала она жару своему милому! И подпиливала она его, и подкалывала, только что куском не попрекала, а он все терпел и с благодарностью вспоминал Анну, которая не стирала каждый день его сорочек, но и не рычала, аки львица, если он нанес на подошвах грязи с улицы или не помыл за собой чашку!
Дашка тоже была недовольна – она не могла считать Вадима отцом, не могла привыкнуть к его постоянному присутствию. Теперь уж не побегаешь по квартире в одном полотенце после душа! Девочка нервничала, цапалась с матерью, огрызалась на ее новоявленного сожителя, она даже пару раз не приходила ночевать домой, только звонила и отпрашивалась к подругам. В иное время Галина бы полгорода подняла на ноги и уж непременно выяснила бы, у какой такой подружки ночует Дашенька, десять раз бы позвонила, проверила! Но теперь на нее, такую волевую, нашло странное расслабление, она понимала дочь, понимала, что той неохота возвращаться домой… Ей и самой неохота было.
– Дочка, ты опять уходишь?
– Ухожу, – Дарья сидела в своей комнате перед зеркалом и красила глаза так, словно хотела выместить свою досаду на собственных же ресницах.
– К Маше?
– Именно к ней.
Размах щеточки от туши достиг просто-таки угрожающей амплитуды.
– А ты как… Удобно это? У Маши, кажется, еще младшая сестренка есть?
– По сравнению с нашим табором у них просторно, – отрезала дочь, – мам, можно тебя кое о чем спросить?
– Спрашивай.
– Долго это будет продолжаться?
– Что?
– Не притворяйся, будто не понимаешь! Долго мы будем тут задницами тереться?
– Дарья, что за выражения!
– Нормальные выражения. По ситуации. Вадим Борисович, кажется, человек небедный, так ведь? Ну, и пусть купит себе квартиру, если его жена выгнала из дому! Или, если ему так уж хочется жить с нами, пусть купит большой дом, где мы могли бы жить по-человечески, а не толочься, как сельди в банке!
– Ну-ну, не голоси, – одернула ее Галина, она-то не собиралась затевать выяснения отношений, она только хотела пошептаться с дочкой! Но та, похоже, разучилась говорить тихо – а хуже всего то, что Вадим был дома, сидел на кухне и пил чай. Он все слышал, стенки-то в квартире словно из папиросной бумаги… Впрочем, быть может, это и к лучшему?
А его словно кипятком ошпарило. Он встал и ушел тихонько и постарался в этот день подольше не возвращаться домой, но когда все же сел за руль, то замечтался о чем-то и сам не заметил, как приехал к старому дому. К тому дому, где прожил много лет, где вырос его сын, где он, оказывается, был счастлив, а ведь хотел еще чего-то, большего, все грезилось ему, что это не все, чего он достоин, что должно быть еще какое-то счастье! Вадим смотрел на свои окна – сколько раз вот так же, возвращаясь впотьмах домой, он смотрел на них и видел, как за темными шторами горит свет, как неспешно движутся тени, и его охватывало удивительно теплое чувство, и пусть теща порой выставляла его неотесанным мужичиной, жена требовала чему-то соответствовать, а сын был непонятен своей потайной жизнью, и даже не верилось, что он его сын. И все же он был счастлив, да! Но, быть может, еще не поздно начать все сначала, быть счастливым в новой семье? Он просто не прилагал к этому усилий, он рассчитывал, что все придет самой собой, а такого не бывает, любовь – это тоже труд!
Он вернулся к нынешнему месту проживания, открыл дверь своим ключом и сразу понял, что Галина уже дома. И вдруг вспомнил, как однажды холодным зимним утром забежал сюда, в эту квартиру, чтобы забрать свои зимние ботинки, а она встретила его – в застиранном теплом халатике, с животом, уже опустившимся в предродовом ожидании, с коричневыми пятнами на осунувшемся лице, и все же цветущая, вальяжная, точно согретая горячим летним солнцем тыква, готовая лопнуть от спелости, пролиться целым потоком семян…
И сейчас Галина вышла ему навстречу, но вместо байкового халатика на ней было черное вечернее платье, тесно облегавшее затянутое в корсет тело, сильно декольтированное, мерцающее там и сям синими звездочками. Вадим невольно заметил про себя, что платье выглядит слишком дешево, оно явно куплено на рынке, к тому же чересчур обтягивает свою хозяйку, да и блестки на нем ни к чему. Блестят тени на веках, сверкает губная помада. Впрочем, вкусы Галины не претерпели изменений, она всегда любила одеваться ярко, но как изменилась она сама! Куда делась кроткая толстушка? Бровки-коротышки, глазки-пуговки, губки-бантик…
– Как я тебе?
– Ты куда-то идешь? – ответил он вопросом на вопрос.
Галина встала на цыпочки, потянулась к верхней полке шкафа.
– Помоги-ка мне… Вон ту, красную коробку.
В коробке оказались туфли – на высоком каблуке, тоже усыпанные блестками. Галина легко впрыгнула в узкие лодочки, притопнула каблуком, из той же коробки достала крошечную сумочку в тон туфлям.
– Ты не ответила мне.
– Ты тоже, – бросила Галина, повернувшись к зеркалу и подкрашивая свои и без того лоснящиеся от помады губы.
– Ослепительно. Ты выглядишь просто ослепительно.
– Иду на концерт с Жанной. Буду поздно. Дашка остается у подружки, так что ужинай один.
– Что же ты меня с собой на берешь? На концерт?
Галина подняла брови.
– Извини, Вадик, мы купили билеты аж три месяца назад, сам понимаешь, звезда такого масштаба редко заглядывает к нам в провинцию… И потом, я вовсе не думала, что ты захочешь пойти. За все годы, что мы с тобой знакомы, ты ни разу не сводил меня ни в театр, ни на концерт, и я решила, что это тебе вовсе не интересно…
Акатов промолчал. В конце концов, она была права. Он придержал для Галины ее норковую курточку и чихнул – мех пах шершавыми духами, словно псиной.
– Будь здоров.
– Спасибо. Кто-то сигналит под окном. За тобой должны заехать?
– Н-нет, наверное, – и глаза у нее метнулись, она поспешно запахнула шубку, звонко поцеловала Акатова в щеку и тяжеловато выпорхнула за дверь.
Вадим Борисович посмотрел на себя в зеркало, стер отпечаток помады со щеки и пошел на кухню. Хотел налить себе чаю, но вдруг что-то передумал, щелкнул выключателем. Лампочка под желтым абажуром погасла, в кухню вползли зимние синие сумерки, разбавленные жидким светом фонаря у подъезда. Акатов подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. У подъезда действительно стояла машина, рядом стояли двое – мужчина и женщина с длинными белыми волосами, оба курили, в полутьме вспыхивали огоньки их сигарет. Женщина наклонилась к окну автомобиля, что-то сказала – внутри, вероятно, был еще человек, потому что сразу же раздался слабый, приглушенный стеклопакетами, звук автомобильного сигнала. И почти сразу же дверь подъезда распахнулась, выбежала, балансируя по скользкому асфальту на своих высоких шпильках, Галина. Та, с белыми волосами – Галина назвала ее Жанной? – замахала руками навстречу подруге, рассыпая со своей сигареты огненные искры, и у Акатова создалось впечатление, что женщина немного навеселе. Он уже хотел отойти от окна, как вдруг случилось нечто, привлекшее его внимание. Показался четвертый персонаж – из машины выбрался мужчина, который, очевидно, сидел за рулем. Кажется, он был невысок ростом, весьма плечист, в черном пальто, и, кажется, был знаком с Галиной довольно близко, судя по тому, как облапил ее, приник к ее рту в страстном лобзании, а после отстранился, поворачивая ее за плечи, как куклешку, вроде как любуясь ее красотой. Галина смущалась и отворачивалась, ей не терпелось поскорее усесться в машину, и она украдкой бросала взгляды на свои окна. «Опасается», – усмехнулся про себя Акатов. Наконец компания погрузилась в автомобиль и все уехали. На концерт.
