Акатов просидел много часов в темной кухне за чашкой остывшего чая. Он недоумевал, он искренне не понимал, в чем дело, где он прокололся! Галина же любила его, нет, правда любила! Так почему она так себя ведет? Так куда все делось?
Она пришла около полуночи, веселая, сильно пахнущая вином.
– Ты не спишь? А почему сидишь в темноте? – язык у Галины заплетался.
– Тебя ждал, – Вадим поднялся из-за стола. – Волновался. Надеюсь, тебя подвезли?
– Подвезли-подвезли, – кивнула Галина, распахивая холодильник. Что она там искала, неизвестно, но Вадиму казалось, что ей просто хочется спрятать лицо.
– Я видел, как ты уезжала.
– Вот как? – заметила Галина, вылезая все же из холодильника.
– Ничего не хочешь мне сказать?
– Ладно, – сказала как откусила Галина, усаживаясь на табурет напротив Вадима. – Нас сопровождали муж-жчины. Просто хорошие знакомые. Это что – преступление? Криминал? Это запрещено Уголовным кодексом?
Она заводилась, сама себя накручивала.
– Знаешь, Вадик, много лет я делила тебя с женой и ни разу не позволила себе ни вот столечко ревности, ни капельки недовольства. Ты же устраиваешь мне разбор полетов только потому, что я пошла куда-то с друзьями. Да еще и подсматриваешь, выслеживаешь…
– Нет нужды выслеживать того, кто целуется у самого подъезда, у всего дома на виду, – заметил Вадим, с тоской соображая, что в жизни ему ужасно не везет, постоянно он влипает в какие-то мелодраматические выяснения отношений!
– Это был дружеский поцелуй!
– Конечно, конечно.
– Дружеский! – Галина отвернулась, снова полезла в холодильник, достала початую бутылку водки. – Маханем по маленькой?
– Нет, спасибо. Махай сама.
– Как хочешь, – она налила себе стопку тягучей, как ртуть, водки, лихо опрокинула, закусила пожухлым кусочком сыра, скучавшим в тарелке. – Ох-хо, хорошо пошла! Эх, Вадик, ничего ты не понимаешь в… в отношениях!
– Разумеется. Ты собираешься спать? Я, пожалуй, лягу.
Он лег в холодную постель, очень надеясь прочно заснуть до того, как придет Галина. Та плескалась под душем, и шум воды звучал рассерженно. Когда она вошла в комнату, Акатов прикинулся спящим и даже всхрапнул пару раз, презирая себя за трусость. Но Галина, очевидно, выпила чуть больше, чем следовало, потому что вознамерилась продолжить дискуссию.
– Сцену ревности он закатил, – язвительным шепотом заметила она и вдруг так рванула на себя одеяло, что Вадим Борисович перекатился на другой бок и чуть не упал с кровати. Притворяться спящим было уже невозможно. – Тоже мне… Муженек… Иди своей лахудре закатывай…
– Не смей! – Акатов приподнялся на локте, сознавая, что выглядит смешно и нелепо, но не в силах остановиться. – Не смей говорить так об Анне! В отличие от тебя она никогда…
– Она, конечно, анге-ел, – пропела Галина. – Она ангел белый, а я тварь! Я всю жизнь на него положила, и я же теперь плохая! А чего ж ты ко мне приперся, если я такая плохая, а? Сидел бы со своей, с хорошей-то!
«Дурак был», – подумал Акатов, но ничего такого не сказал, осторожности ради. Но молчание только разохотило скандалистку. Она уселась на кровати, зажгла ночничок под розовым абажуром – основательно подготовилась. Лицо у нее блестело от крема, волосы справа стояли дыбом, слева примялись.
– Молчишь? Вот и молчи! Сколько лет меня морочил, а теперь на тебе подарочек, и слова не скажи, и шага не ступи в собственном доме!
– Галь, ну чего ты! Я ж по-хорошему хотел, – завел Акатов. – Я ж тебе предложение хотел сделать. Дочка у нас…
– Спохватился, эка! До-очка! Выросла она уже, дочка-то, никакой папашка ей не нужен! А ты теперь меня, значит, охомутать решил? Да вот хрен тебе! Не твоя она, Дашка-то!
– Как? – заикнулся Вадим Борисович и смолк.
– Ка-ак! А вот так! Ты, поди, думал, что ты у меня один свет в окошке? Что на меня сроду никто не польстится? Ага, как же! Явился, не запылился – вот он я, любите меня! А теперь ты мне даром не нужен! Валяй, чеши обратно к своей хорошей жене! А я плоха для тебя!
И пьяная хулиганка толкнула Акатова так, что он чуть не вылетел из постели – во второй раз за ночь, а ведь ночь еще только начиналась! Терпеть было больше невозможно, и он поднялся, сгреб со стула рядом свою одежду и ушел в ванную, там наскоро оделся, сильно ударившись бедром о край раковины.
– Ты куда это? – крикнула из комнаты Галина. Она, очевидно, спохватилась, что сказала слишком много: показалась на пороге во всеоружии, в цветастом халате, даже взбила волосы, но не стерла с лица жирного ночного крема. – Ночь на дворе! Вадик, ложись. Мы утром поговорим.
– Поговорим, поговорим, – пробормотал Акатов, путаясь в шнурках ботинок – черт, откуда же взялись эти узлы?
– Или серьезно решил к женушке податься? Не глупи, Вадик. Она тебя все равно выгнала. Хрен редьки не слаще, живи-ка ты лучше со мной. Там тебе колотиться не у чего – сынишка-то, Сережка, он ведь тоже не твой! Тетеря ты, тетеря! Не везет тебе, Вадик, с детишками-то!
– Ты чего, дура? – шепотом прикрикнул на нее. – Ты чего несешь-то? – Акатов чувствовал, что в груди нарастает, клубится тошнотворная боль, невыносимо теснит под сердцем, и знал, что еще немного, и ему понадобится белая крупинка из стеклянной трубочки, которую он, по совету тещи, всегда носил в кармане пиджака… Но только не сейчас, только не при ней, лучше уж эта боль… – Сама придумала или подсказал кто? Да нет, у тебя бы мозгов не хватило…
– Это точно, – с удовольствием подтвердила Галина. – Жанка – ты ж видел сегодня Жанку, когда в окошко меня выслеживал? – вот она с твоей женушкой дружила. На заре юности, типа. Вот она мне порассказала про твою Анютку много интересного! Как гуляли вместе, как с кавалерами на дачке отдыхали… Жанка девка разбитная была, да и твоя благоверная не промах! Но нашлась и на старуху проруха, поехала на каникулы куда-то там и подцепила какого-то там… ик! Какого-то урода, тот ее отымел, как хотел, да и деру дал, а она приехала с каникул и прибежала к Жанке. Ой, Жанночка, ой, я не побереглася, я, кажется, беременная! А та ей: любишь кататься, люби и саночки возить! Хочешь рожать – рожай, не хочешь – иди на абортаж! Записала ее даже к своей знакомой врачихе, у которой сама это самое… ик! Сама не раз разминировалась. Да только Анютка твоя струхнула, не пришла в назначенный денек к врачику-то, Жанке сказала, вроде, ошиблась она. А сама тебя, дурака, захомутала, чтобы грехи свои девичьи прикрыть! Так-то! А ты всю жизнь рот разевал, думал, твой ребеночек недоноском родился?
– Родился, – кивнул Акатов. У него отлегло от сердца, и в груди стало легко и прохладно, как всегда бывало после приступа. – Представь себе, родился. Я и с врачом тогда говорил, и не с одним, и в камере Сережа специальной лежал, я сам видел. На пальцах у него не было ноготков, даже рот не сформировался окончательно, и он не мог сосать, не мог кричать, но уже тогда я знал, что это мой сын. По глазам. Глаза у него, как у моего отца.
