Она скучала по Церберу, Гекате, Танатосу, даже хитрым улыбкам Харона и его шуткам. Все в Царстве мертвых придавали ей ощущение значимости. Будто она была не просто дочь великой богини, которой поклонялись смертные.
Стук в дверь перебил ее мысли, и она уже знала, что это был.
Вздохнув, Персефона повернулась к двери и сказала:
— Входи.
Как и ожидалось, Деметра вошла и подошла к ней, вытянув руки.
— Я хочу, чтобы тебе не нужно было уходить, милая.
Она приняла объятия, но не сжимала сильно.
— Я знаю уговор, мама. Шесть месяцев, и я вернусь.
— Полгода — слишком долго. Я буду скучать каждый день.
— Мама, — Персефона отклонилась и окинула мать взглядом. — Не вымещай это на смертных. Помнишь? Так мы договорились. Урожай будет хорошим, и я вернусь через шесть месяцев.
Ей было не по себе, казалось, что мама не сдержит свою часть уговора. Может, урожай и пройдет хорошо. Так должно быть. Иначе смертные перестанут молиться ее матери, а только это осталось нынче Деметре.
Персефона переживала, что вернется в мир смертных и обнаружит голодающих людей.
Деметра вздохнула.
— Я помню уговор, милая. Конечно. Смертные не пострадают.
— Я буду следить за тем, сколько душ попадает в Царство мертвых, — она приподняла бровь. — Ты же не сомневаешься в этом?
— Ты будешь, — Деметра указала на дверь. — Тебя уже ждут. Я не вынесу смотреть, как ты уходишь.
Или ей нужно было куда-то еще, и она пропадет, как только Персефона отведет взгляд. Что бы ни было правдой, она решила, что не было концом света, если ее мать не хотела проводить ее.
Персефона обняла ее в последний раз.
— Я буду скучать, — прошептала она в плечо матери. — Хоть наши отношения были не лучшими с моего возвращения, я буду скучать.
Может, Деметра замешкалась от шока. Или она просто хотела покончить с этим прощанием. Но она обняла Персефону чуть крепче, а потом толкнула к двери.
— Знаю, — ответила она. — Я тоже буду скучать.
Персефона не оглядывалась. Она вышла из своих покоев на солнце, где ее ждал Гермес.
Он раскинул руки и улыбнулся.
— Ах, да. Маленькая королева! Готова вернуться на земли мертвых?
— Ясное дело, — она встала перед ним, уперла руки в бока. — Нам обязательно лететь?
Он приподнял бровь, и она поняла, что вопрос был глупым. Это был Гермес. Конечно, нужно было лететь.
Персефона дала ему поднять ее на руки, и они покинули мир смертных. Он летел над полями золотой пшеницы и красивыми фермами, которые она и ее мать помогли построить. Персефона ощущала гордость, зная, что они помогли создать это место. Смертные выживали, благодаря им.
— Как выглядит? — спросил Гермес.
— Будто я на границе живого и мертвого, — ответила она. Так и было. Королева живых и Царства мертвых, следящая, чтобы люди жили в обоих мирах счастливо и без проблем.
И она была с ними в этом. Она решила, что будет следить от начала до конца.
Гермес провел их через ближайший портал, а потом опустился на черный песок. Он тут же отпустил ее, коснулся пальцем ее лба и улетел, не попрощавшись.
Она полагала, что это к лучшему. Ей не нравилось говорить с ним.
Теперь она могла сосредоточиться на чудесном ощущении в груди. Надежда росла, как стебель подсолнуха, впиваясь корнями глубоко в землю.
Дом.
Узел в ее груди развязался, она снова могла дышать. Глубокие вдохи растягивали ее грудную клетку, послали покой по ее телу. Каждая мышца расслабилась. Каждый узе в спине вдруг пропал, и она смогла выпрямиться.
Она присела и погрузила ладони в черный песок, песчинки сыпались с ее пальцев.
— Я так скучала, — прошептала она духу Царства мертвых.
Тяжелые шаги приближались, гремели по просторным долинам.
Персефона едва успела поднять голову, и большое жилистое тело врезалось в ее. Три головы лизали ее, лаяли и скулили от радости, что она вернулась.
Смеясь, она попыталась отодвинуть головы, ругая:
— Цербер! Цербер, хватит! Хватит!
Он сбил ее на песок, продолжая лизать ее лицо. К счастью, он не забыл ее. Персефона переживала, был ли в порядке еще один ее друг после того, что случилось с Кианой.
— Хватит, Цербер, — его низкий голос послал дрожь по ее телу.
Аид.
Конечно, он ждал ее, хоть она не была уверена. Она видела его лишь раз, и чем дальше она была от того мига на горе Олимп, тем больше думала, что ей все приснилось.
Персефона столкнула с себя пса и села, глядя на мужа огромными глазами.
— Здравствуй, — сказала она.
— Я смотрю, ты уже как дома, — ответил он с кривой улыбкой.
Так она себя и чувствовала. Она хотела быть только тут, и она видела много миров в своей жизни. Мир смертных не мог ее удовлетворить. Олимп казался фальшивым.
— Это дом, — ответила она.
Персефона облизнула губы, вдруг нервничая, что он не хотел ее тут. Ее не было полгода. Хоть они были женаты, долгий период времени менял мнения многих.
Аид смягчился и тихо сказал:
— Знаешь, как долго я ждал, чтобы услышать это?
Столько, сколько она ждала, чтобы сказать ему. Персефона вскочила с земли и бросилась в его объятия. Она прижалась губами к его губам, целуя его со всем накопленным пылом, со всем желанием, которое было в ее теле с мига, как она покинула это место.
Он был ее сердцем.
Он был ее душой.
И она хотела использовать с пользой каждый миг в его руках.
Аид прижал ее к груди, целовал ее, изливая в нее все тревоги. Она ощущала его колебание, когда он увидел ее, горькое и неприятное. Его страх, что она не захочет вернуться, проведя так много времени в мире людей. Сладкая радость, когда он понял, что она скучала по нему так же сильно, как он — по ней.
О, как она его любила. Он был частью нее, бился в ее сердце.
Персефона отодвинулась, чтобы глубоко вдохнуть.
— Я люблю тебя, — выпалила она.
Его глаза расширились, но смех загудел в груди.
— Я знаю. Ты говорила мне перед тем, как уйти, помнишь?
— Да. Но я сказала это не так, как хотела. Ты не должен был говорить это при всех, когда я уходила. Я должна была сказать тебе правильно.
Это все еще мучило ее — то, как это вышло. Она не хотела, чтобы он думал, что она сказала ему только из-за угрозы, что уйдет. Словно она хотела управлять им, даже когда ушла.
Но она хотела, чтобы он знал. Слова застряли в ее горле надолго, она ждала, пока кто-нибудь из них скажет это. Но она влюбилась в него в саду. В первый раз, как увидела его, как поняла, как он мог изменить ее. Если она допустит это.
Она погрузилась в его объятия, вспомнила, как сильно нуждалась в Аиде в своей жизни. Как ей не хватало части себя, пока она не оказалась перед ним, снова став целой.
Она прижалась лицом к его шее, вдохнула его сладкий запах.
— Я просто хотела снова это сказать, когда слышим только мы, чтобы ты знал, что слова — правда.
— Я знаю, что они — правда, — он обвил руками ее талию, притянув ее ближе. Его руки удерживали ее надежно, сильно, это успокаивало. — Я тоже тебя люблю. Сильнее, чем можно описать словами.
— Хорошо, — последний узел в ее душе развязался. — Иначе пришлось бы потратить много сил, уговаривая тебя в обратном.
Он рассмеялся.
— О, уговаривая меня?
— Да, думаю, ты со временем увидел бы, как полезна я в твоей жизни.
— Ах, — он подвинул ладонь, прижал к ее ребрам над сердцем. — Я не верю, что нужно было бы сильно уговаривать, милая. С первого момента, как я тебя увидел, я знал, что ты уже посеяла семена в моей груди. Я не мог выбросить тебя из головы. И все еще не могу.
— Даже спустя все это время, — она посмотрела на него, глаза были большими, показывали ее сердце.
Она больше всего боялась, что расстояние навредит им. Они оба знали, что это было не на один раз. Ее мать требовала, чтобы она была полгода дома, и проводить время с Аидом в мире смертных было почти невозможно. Он был нужен тут, а встречи на горе Олимп были не полноценным общением.
