долг — удержать власть. Разве не этого бы хотела твоя семья?
Оба замолкли. Было слышно, как потрескивают свечи, как перешептываются маги у костров и вдалеке воют псы.
«Я боюсь, Аарон».
Слова Ульвэ словно вновь коснулись его разума, и он содрогнулся. Судьба, Создатель или злой рок смяли путь, уготованный ему.
Стейн вдруг покинул шатер, но уже через мгновение вернулся с девушкой. Она сидела у самого входа — Стейн вытянул из толпы первого попавшегося мага. Шейла владела стихией воздуха так же ловко, как и луком. Аарон помнил, как совсем юной она обороняла Эстелрос, потом уходила в походы с Кейроном. Женщины в армии его отца не были исключением, но Аарон всегда обращал внимание на путь девушки — такой яркой она была. Едва взглянув на стол, укрытый знаменем, стойкая и смелая Шейла вдруг запнулась, и упала на колени. Ее лицо скрылось под копной светлых кудрей, ладонь потянулась к лицу.
— Что говорят у костров, лучница? — спросил ее Стейн тоном, не оставлявшим времени для слез.
— Мы слышали, что Морган отрекся. Говорят, что принц Бервин больше не станет терпеть отлагательств, — медленно ответила она, не решаясь подняться на ноги.
— Что бы ты сделала, оказавшись на моем месте, Шейла? — вкрадчиво проговорил Аарон, смекнув для чего Стейн привел ее в шатер.
Мать научила его слушать, что говорят женщины и дети, и ценить их слова. Она считала, что зачастую от них стоит ожидать больше правды.
— Говори, — тихо потребовал Стейн, заметив, как девушка испуганно взглянула на Аарона.
— Я бы не оставила своих людей, — почти прошептала она. — Ох, Создатель! Мне не узнать, каких слов вы хотите от меня, милорд! Только мне не знаком ни один маг, который бы не хотел служить дальше под вашим знаменем. Под ним мы вырывали себе жизнь.
Стейн отпустил Шейлу, приметив, как ее бьет мелкая дрожь.
— Если желаешь, могу приводить их одного за другим, пока ты не решишься.
— Нет. Довольно. Я сделаю это не только ради мертвых, — заключил будущий король.
Побережье, Дагмер
Устье реки в этом месте разбредалось по земле бегущими к морю потоками, быстрыми, ревущими и яростными. Сколько бы холода не несла в себе зима, ей не по силам укротить их. Свысока за прощанием и коронацией наблюдали сосны, задевающие макушками облака. Горы подпирали небо своими плечами. Море клокотало и вырывалось на камни белой пеной. В это время опустошенная заря занималась, окутывая все вокруг серостью и туманом. Аарон оглянулся назад. За его спиной собрались маги — озябшие, бледные, растерянные. Все, как один, вцепились глазами в пылающую ладью, готовую отдаться волнам.
Не этого они ждали.
Когда северный принц возложил на голову Аарона корону, ликование угасло стремительнее пламени истлевшей свечи. Слишком много горя вплелось в создание их нового мира.
— Пройдет три ночи, и дай своим людям пир. Пусть мед льется рекой. Пусть они танцуют, поют, любят, — Бервин, как и все вокруг, не мог оторваться от огня, закусывал обветренные губы. — Подари им новую мечту, так, как раздаривал их твой отец. Сделай это, и они станут обожать тебя как его.
Не прощаясь, он спрыгнул с большого плоского камня, и галька тихо зашелестела под тяжестью его сапог. Один взмах руки, и его черно-белые воины слажено двинулись прочь. Впереди их ждал тяжелый марш через горы и снег.
Горло Аарона саднило. Еще миг назад он выкрикивал слова о свободе и равенстве, о темном прошлом и будущем. Каким оно будет? Эта ноша теперь лежала на его плечах, как и кроваво — алый коронационный плащ, сшитый для отца. Он тонул в нем, как в неизвестности.
— Я клянусь заплатить любую цену. Я стану правителем лучшим, чем ты, отец. И ты был бы горд мной. Короли будут умирать от зависти, умолять, чтобы лучшие из магов служили им.
Никто не славил короля Аарона. Он не слышал ничего, кроме шепота волн. Он не хотел смотреть вновь на толпу, где непременно бы разглядел глаза своей Ульве. Но вдруг ощутил, как ее тонкие пальцы едва приметно коснулись его ладони.
— Отец ненавидит меня, но я буду твоей до тех пор, пока ты не прогонишь меня прочь. Я знаю, что ты не поверишь, но сердце каждого из этих магов будет ликовать, как только схлынет скорбь. Мы не забудем тебе этого, Аарон.
Глава четырнадцатая. Рождение бури
Королевский замок, Дагмер
Морган вышагивал по жухлой листве, запорошившей тропинку к часовне. Она была расчищена садовником, пока весь замок был погружен в сон, но поздняя осень не ценила его трудов — темно-красные листья вновь укрыли ее плотным покрывалом. Зима все не приходила, все топталась на пороге, изредка посыпая Дагмер хрупкими кристалликами снега, но не задерживалась надолго. С губ Моргана срывался пар, и он радовался тому, что его плащ оторочен мехом. Поежившись, он перешел через мост, укутанный туманом. Холод лишал его ясности ума, и в этом он видел злую насмешку судьбы. Имя приковало его к Северу, к этой суровой земле. Он любил ее, но отправился бы прочь за Великое море, будь его воля.
Воля. Как много недозволенности было в этом слове! Он чувствовал ее вкус лишь там, далеко за пределами северных земель. Иной раз он ругал себя за то, что однажды испробовал ее.
— Свобода… Экая дрянь, — с усмешкой пробубнил Морган под нос.
Решением Совета именно он лишит ее навсегда будущего короля Дагмера, водрузив на его голову искусно сплетенную серебряную корону, украшенную сверкающими рубинами. Иная власть сковывает покрепче оков, и от того он хотел непременно помолиться перед тем, как взять на душу новый грех.
Подходя к часовне, Морган застал молодого служителя церкви в саду. Тот, подобрав полы своего темного незамысловатого одеяния, беззаботно пинал опавшие яблоки и следил какое из них улетит дальше.
Старый пастор почил пару зим назад, после чего в город был направлен Эйлейв, не внушающий и капли благоговения. Он был нелеп и суетлив, но временами мудр как вековой старец, за что прихожане его снисходительно любили.
— Все дела твои во славу Создателя, святой брат, — проговорил Морган, решив наконец обратить на себя внимание пастора.
Тот испугано взвился на месте, словно получил удар под дых. Его большие чистые глаза распахнулись еще шире от испуга.
— Проклятье! — выругался он. — Отчего ты ходишь так тихо, милорд? Это можно счесть неприличным.
Морган решил воздержаться от разговоров о приличиях, памятуя об упавших яблоках, разлетевшихся по округе.
— Принц исповедался? — спросил
