— ассистент, по крайней мере, а ещё студенты и пухлая тётка в огромных жёлтых очках. Мне было плевать на них всех.
— Не уверена, что понимаю вас, — ровно сказала Юта. — Подождите меня в кабинете, Карлос, проводи, пожалуйста. Я закончу занятие, и мы обсудим все… возникшие сложности.
— Его нет уже больше суток. Может быть, вы…
— После занятия. Карлос?
— Он ведь ваш друг!.. Неужели вы…
— После занятия.
Ассистент попробовал взять меня за руку, но я выдернула ладонь и принялась запихивать голову в сумку.
В приёмной мне предложили сесть, но я не могла сидеть, так и бродила по ковру туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, нервно оглядываясь на крупные настенные часы с золочёными стрелками и снова вгрызаясь в собственные губы.
Может быть, ничего и не случилось на самом деле. Может быть, я сама себя накрутила, а Дезире просто нашёл себе другие глаза, краше прежних, и болтает теперь с какой-нибудь другой двоедушницей, и всё тоже — обо всякой ерунде.
А может быть, случилось что-то ужасное. И я была дура, полная дура, что не заметила сразу. Может быть, из-за меня теперь…
Негромко стукнула дверь, щёлкнул замок, — Юта переступила через влажноватую траншею, вытоптанную мной в ковре, села за стол, вздохнула, выдвинула ящик. И принялась невозмутимо, подчёркнуто медленно протирать салфеткой очки.
— Он исчез, — твёрдо сказала я, сцепляя пальцы перед собой. — Глаза потухли вчера утром, он с тех пор не появлялся. Вторые сутки!.. А Дезире…
— Дети Луны перемещаются между глазами, — спокойно сказала Юта. — Как вы, должно быть, знаете. Это естественно.
— Но Дезире этого не мог!
— Должно быть, смог.
— Он никогда не ушёл бы, не сказав мне…
— Вы в этом уверены?
Я открыла рот, а потом закрыла.
— Он не стал бы…
Юта снова вздохнула. Прикрыла глаза ненадолго, затем — надела очки, и произнесла отвратительно мягким тоном, каким взрослые говорят болеющим детям разные неприятные вещи:
— Олта, милая. Присядьте.
Я набычилась:
— Я постою.
— Присядьте.
Я пинком выдвинула стул и села. Юта сняла очки, сплела пальцы у себя под подбородком, — глаза её светились надмирной мудростью и вечным принятием.
— Олта, мне очень жаль вас огорчать. И, полагаю, я совсем не та, кто должен был бы вести этот разговор с вами, и с моей стороны не совсем корректно… впрочем, не вижу других энтузиастов… н-да. Видите ли, Олта, вы… извините, пожалуйста, что я вынуждена сказать это… вы всё-таки двоедушница.
— И что теперь?
— Он дитя Луны, — терпеливо сказала Юта. — Он не должен перед вами отчитываться. Я не хочу, конечно, сказать, что вы в чём-либо ниже, но…
Было вполне очевидно, что именно это она и хотела сказать.
— Некоторые лунные общаются с людьми, пока их это развлекает. Если вы не его хме… вы ведь не его хме?
— Мы с ним друзья, — нахмурилась я. Юта с этими её мягкими интонациями и «понимающим» лицом выглядела мерзко до тошноты. — Но ладно я! Вы же тоже его друг, вы же знаете, что он… вы же наверняка можете как-нибудь… проверить? Что с ним всё в порядке? Я же не пытаюсь заставить его сидеть в этой голове до скончания веков, но что, если с ним что-то… что-то случилось?
— Олта, милая. С детьми Луны никогда ничего не «случается».
О, я могла бы поспорить с ней. Я могла бы припомнить ей и лунного, долгие месяцы запертого в мраморной статуе на пустом склоне, и брошенную девочку, ищущую знакомые лица через фантики, и даже её саму, так зацикленную на иллюзии контроля над абсолютно всем; но я ведь, в конце концов, «низшее существо», пыль под ногами великих детей Луны, кто станет меня слушать?
— Проверьте! Вы же можете проверить?
— С чего вы взяли?
— Ваши ритуалы. Что, нет ни одного подходящего? Просто убедиться, что он…
— Не ушёл в свет. Вы это хотели спросить?
Я кивнула и облизнула губы. Юта снова принялась протирать очки, хотя вряд ли с прошлого раза они успели испачкаться.
— Видите ли, Олта… мы и есть — свет. И если свет становится светом… ни один ритуал не покажет вам, что что-то изменилось. Здесь нет события. Мы никогда не можем знать до конца, чем занята та искра, что составляет нашу суть.
— И что тогда делать?
— Попробуйте помедитировать, — невозмутимо предложила Юта.
— Вы издеваетесь?
— Нисколько. Медитация даже… зверолюдям позволяет достичь тех тонких пластов бытия, где путешествует сознание детей Луны. Может быть, так вам станет яснее. В целом же я советую вам вернуться к своим делам. Если вы не его хме…
Я сцепила руки до боли. Почему-то было очень холодно, как будто в университете вдруг разом отключили отопление.
— Я не предлагаю вам забыть его, — с мягкой, кислой на вкус жалостью сказала Юта. — Это было бы нечутко с моей стороны. Но, Олта, милая. Даже если он забыл все прочие имена, он всё ещё Усекновитель. Если он ушёл — быть может, его позвали. Тогда он сделает то, что должно, и уснёт.
— Вы же друзья! Он помнил вас… другом. Как вы можете так просто…
«Это всё человеческое, — говорили глаза Юты. — Глупое и пустое.»
Сама Юта молчала. Но мне всё равно хотелось плюнуть ей в лицо.
«Я не предлагаю вам забыть его. Это было бы нечутко».
Нечутко. Нечутко, за ногу её растак! Дети пресвятой, морочки её подери, Луны! «Не хочу сказать, что вы в чём-то ниже…»
О, я кое-что понимала в «ниже». Я бывала в местах, из которых ниже падать было уже некуда. Я из самой простой семьи, не вышла зверем, не получила толкового образования, носила драную шубу, жила в насквозь прогнившей дыре на самом краю мира — и даже не встретила пару. В моём доме не было электричества, — в наш-то просвещённый век! — и несколько лет я только и делала, что читала третьесортные романчики и убирала дерьмо.
Я была из тех, кто смотрит как будто со стороны, но на самом деле снизу вверх — на лунных, на колдунов, на приличных зверей, на случайных путешественников, сорящих деньгами, на жителей больших городов и владетелей серьёзных, важных судеб. Нам говорили: пойди и возьми; борись и сражайся; будь достоин дороги краше и больше; будь сильнее, в конце-то концов, что ты сидишь, как приклеенная?
Какой бы ни была дорога, как попасть хоть куда-то — если никуда не идти?
Я помню: мне было больно слышать такое. И обвинительные статейки в газете, полные пафосных злых слов о том, как правильно жить,
