её мысли. — Думаешь, отцу по сердцу оставить Лейгард на тебя? На свиристелку непутёвую.
— Почему это я непутёвая? — возмутилась Руана.
— Панталоны обрезала? — взялась перечислять кормилица, заплетая косу. — Обрезала. Штаны мужские носишь? Носишь. Старшим перечишь?
— Да, когда я…
— Ага! — поймала воспитанницу за язык ушлая наставница.
— Я тебе не перечу, — досадливо проворчала Руана, чувствуя себя мышью, свалившейся в кувшин. — Я…
— Вот и опять перечишь, — пресекла кормилица неуместную попытку оправдаться. — Так и выходит, что у отца надежды на тебя нет.
— Замуж не пойду, — хмуро пообещала Руана всем, кто покусится на её право оставаться себе хозяйкой. — Не заставят.
— Эх, деточка, — многозначительно вздохнула кормилица, закручивая ей косу в шишак на затылке. — Ты и вполовину не знаешь, что над тобой умудрить способны. Так что не зарекайся.
На что способны таары, лишь бы урвать себе не просто пустынную землю, а отменное поместье, Руана знала. Нарочно изучила этот вопрос, вызнавая везде о подобных историях. Прослыла грязной сплетницей, однако общее представление поимела.
Её сородичи лишь с виду такие благовоспитанные да чтущие божьи заветы. На деле в недрах семей порой скрывают ужасающие секреты о нечеловеческой жестокости. А всё жадность — безотчётно скривилась она.
Возможно, и она сама ею заражена. По уму-то хозяином поместья лучше быть мужчине. Руана пыталась вникать в хозяйственные дела везде, куда допускали — и откуда гнали тоже. За шесть лет многому научилась, но и многое осознала: отец работал не меньше крестьян или мастеровых. Но попробуй, отними у неё поместье — будет драться почище ярана. Никому своего не отдаст.
Наверное.
— Всё, — пихнула её кормилица кулаком в спину. — Поднимайся и топай приветствовать гостей. Те уж в крепости.
— Уже? — оглядев своё лицо в зеркале, удивилась Руана.
— По утренним сумеркам явились, — вновь разворчалась старуха, взявшись поправлять скомканную постель воспитанницы. — Отдохнули, понятно, помылись, пригладились, да сейчас к завтраку и явятся. На невест полюбоваться.
— На невесту, — упрямо поправила она, натягивая туфли.
— А это уж как пойдёт, — не менее упрямо возразила зловредная старуха.
Руана обернулась к ней. Наткнулась на мрачный взгляд утонувших в морщинах глаз. Родных и умнющих на зависть многим. Бывшее некогда красивым лицо кормилицы и сейчас отличалось притягательностью. Руана не удивилась бы, узнай она, что у её пестуньи есть любовник. Вон и фигура у кормилицы ничуточки не расплылась: подтянутая, как у девушки.
— Думаешь, отец задумал выдать меня замуж, чтобы не оставлять здесь хозяйкой? — прямо спросила она у женщины, которая сроду ей не врала.
— Не знаю, — покачала головой кормилица, так задумчиво разглядывая подушку в руках, словно та какая-то волшебная диковинка. — С Ма́руша станется.
— Мамушка, это правда, что в молодости вы с отцом… занимались плотскими утехами?
Она сто тысяч раз хотела задать ей этот незадаваемый вопрос — и вот случилось.
Урпаха присела на край постели и очень внимательно посмотрела ей в глаза. Так пристально, будто пыталась залезть любимице в голову и пошарить там. А потом вдруг печально усмехнулась и призналась:
— Было. Но тебя это никаким место не касается. Знай, занимайся своими делами.
— Если честно, — пробормотала Руана, не знаю, куда деть руки, — меня это действительно не касается. Это ваше дело.
— Ты не впустую любопытствуешь, — с подозрением покачала пальцем кормилица. — Говори: что надумала?
— Твой сын, случайно, не брат мне? — оглянувшись на закрытую дверь и понизив голос, честно ответила Руана.
Кормилица рассмеялась, замахав на дурную придумщицу руками:
— Да, ну тебя! Бесстыдница!
— Это хорошо, — с облегчением выдохнула Руана.
— Почему, — вмиг бросила веселиться умная подозрительная старуха.
— Будь он мне братом, Таа-Дайбер мог бы его устранить. Чтобы отец не признал его.
— Не выдумывай, — строго приказала кормилица. — Будь он сыном твоего отца, родился бы тааром. Как твой злоязыкий дядька. Вот ему поместье достаться может. А тебе никогда. Так что забудь, — подвела она черту под надоевшей пустой болтовнёй. — Всё. Обулась? Ну, и ступай вниз. К завтраку уже дважды в колокол бренькали.
Действительно бренькали — поняла Руана, что её подспудно подгоняло. Отец не любил, когда опаздывали к столу, где должна собираться вся семья. Он всегда страшно занят — отбирать у него лишние минуты непозволительно. Да и просто некрасиво.
Она любила своего вечно хмурого неразговорчивого отца. Даже не имея таких намерений, он многому её научил. И никогда не обижал зазря. За дело, впрочем, тоже нечасто. Да и то на словах: руку на дочерей Таа-Лейгард сроду не поднимал.
Торопясь поспеть до третьего удара колокола, Руана не видела смысла чинно спускаться по лестнице. По привычке задрав подол выше принятого, она поскакала вниз. Подвернувшему слуге — что воровато зыркнул на ножки госпожи, лишь шикнула:
— Глаза выколю!
Тот хмыкнул и удрал: в угрозы грубиянки таарии никто не верил. При всём своём недопустимом для девицы злоязычии она слыла добрячкой.
В столовую Руана всё-таки вошла чинно-благородно. Мелкими шажками и опустив глаза. Сквозь ресницы оценила лицо отца: в духе или лучше не нарываться?
Сидя во главе стола Таа-Лейгард являл собой редчайшее зрелище: он добродушно улыбался. Тщательно причёсанные короткие седеющие кудри придавил к голове отличительный обруч мага: широкий, украшенный камнями. Не огранёнными, что указывало на их древнее происхождение. И непрерывность традиции передавать обруч из поколения в поколение.
Руана представила, как надевает его на себя, и символ хозяина поместья сваливается с головы на плечи.
— А вот и моя старшая дочь, — сочным грубоватым голосом провозгласил отец для гостей. — Как можете видеть, даже ради приличий не может не фыркать. Значит, опять придумала какую-то непотребную шалость.
— Маруш, — укоризненно бросила ему мачеха и благосклонно молвила: — Руана, полагаю, ты уже знаешь, кто нынче почтил нас визитом?
Это был законный повод поднять глаза на присутствующих — что она тут же и сделала.
Мачеха, как всегда, была безупречно одета и подкрашена. Хотя зачем ей себя размалёвывать? Ати неспроста получилось такой красавицей: вся в мать. Жаль, что замужние дамы закрывают волосы этим дурацким платом целомудрия. У Катиалоры ещё и волосы на зависть всем.
А всё оттого, что мужчины много говорят о своей отваге, но на деле просто трусы. Боятся, что «сладкое зло» — каким объявили женщин — станут ими верховодить. Если кто-то скажет, что плат целомудрия мешает женщинам с тем же успехом крутить мужиками, Руана ему в лицо рассмеётся. Тем, кто отчаянно страшится превратиться в подкаблучника, лучше самому оставаться до смерти целомудренным — вот уж воистину: целей будет.
— Да, матушка, — ровным приязненным голосом подтвердила почтительная падчерица. — Мне доложили о визите господина Таа-Дайбер.
— А моих сыновей забыли? — пошутил гость, восседавший с другого
