на его месте не сожалел.
— Да что ты понимаешь, жалкое ничтожество! — зашипела королева. — Ты хоть знаешь, что он со мной сделал? Он проклял меня…
— Нет, я не знаю, — разозлился я в ответ, одновременно и испугавшись самого себя. В голову вдруг пришло, что злить ее опасно — она ведь и казнить может. Но мне было все равно, страх затмил разум и заставлял меня говорить все, что я думал. — Не знаю, но что бы он с вами не сделал — вы это заслужили! Нельзя же быть такой жестокой! Я не могу ходить, у меня болит позвоночник, я ни в чем не виноват, а вы сначала похитили меня из дома, потом поиздевались, втоптали в грязь, а теперь бросаете меня в темницу. Мучайся, конечно, парень, который ничего не сделал…
— Какое мне до тебя дело? — возмутилась королева. — Ты говоришь без почтения, ты пялишься на меня, ты дурно пахнешь и ты калека. Что я еще должна с тобой сделать? В люльку тебя положить и из груди молоком кормить?
— Да пошли вы, — на глаза мне навернулись слезы. — То, что я калека — еще не значит, что я не человек. А вы просто ядовитая гадюка.
— Пристрелите его, — приказала королева зло.
— А я рад, — выплюнул я ей в лицо, чувствуя, как слезы по щекам катятся. — Да, убейте меня. Давно пора мне сдохнуть чтобы я никому не мешался. Так гуманнее будет, чем бросать меня в темницу без обезболивающего.
— Я передумала. Бросьте его в темницу и пускай гниет там, пока не сдохнет от голода.
Я закусил губу, а потом вдруг — не знаю, откуда в голове у меня взялись эти слова — сказал:
— Сердце у вас черное. А может и вовсе нету. Неудивительно, что вас прокляли…
Повисла вдруг тишина. Королева застыла, девушки застыли. А потом она сказала зло, чеканя каждое слово:
— Знаешь, ты прав. Сердце у меня черное. Он мне так и сказал три года назад. Дорогая моя, любимая Ласла. Сердце твое больно, и если ты что-то не сделаешь — не станет тебя совсем. Потому я проклинаю тебя, любовь моя, для твоего же блага. И с этого дня каждый, родившейся под небом нашего мира, только увидев твое лицо — упадет от страха без чувств, а каждый, кто вкусит твое тело — тут же и умрет. И так будет до тех пор, пока сердце твое не очистится от этого яда.
— Так что же вы и дальше зло-то творите? — шмыгнув носом, спросил ее я. — Слабо хоть раз сострадание проявить?
Она помолчала, поворчала, словно кот, у которого отнимали еду.
— Ладно, хорошо, я поняла, — выплюнула королева в конце-концов, вылезая из ванны. — Отнесите его в гостевые покои и приведите ему доктора. Пускай вылечит этого убогого, поставит на ноги. А потом гоните это ничтожество плетьми отсюда на улицу.
И меня, ошарашенного, но победившего, утащили наконец подальше от этой злыдни, чему я был несказанно рад.
* * *
Спустя полчаса я лежал на красивой мягкой постели — не то что моя жесткая кушетка дома — и чувствовал себя не в своей тарелке. В комнате собрался целый консилиум, состоявший целиком из девушек в масках. В составе имелось: две собаки — те самые, что таскали меня туда-сюда по замку, две спорящие друг с другом змеи — видимо медики, две совы — как я понял маги, и добрая дюжина мышей. Присутствие собак здесь, правда, не особо требовалось, но они не спешили уходить, разглядывая меня как какое-то чудо природы. Еще бы… Я нагрубил самой королеве и остался жить. Как я понял из их разговоров — я должен был бы уже в петле висеть у въезда замок, но почему-то не висел.
— Ну ты вообщееее, — периодически восхищенно говорила одна из собак. — Ну ты даешь!
— Защемление! — шипела одна змея. — Защемление позвоночного змея, и точка! Все факты на лицо!
— Нет, это капсульный взрыв позвоночной змеи, — отстаивала свое мнение вторая. — У, змеища, да что ж ты не видишь что ли из-за своей маски ничего?!
— Вы кушайте, кушайте, — пищала мышь, подкладывая мне в тарелку какой-то сладкой, незнакомой каши. — А то вы такой худой и болезненный…
— Да, тупая ты кобра, защемление я тебе говорю!
— Мы же уже сказали — пока проклятье не снимем, не вылечите вы его, чем бы он там не болел, — устало, флегматично вздохнула одна из сов.
Да, на мне оказалось проклятье, хотя в это слабо верилось.
Когда меня притащили в гостевую комнату — богато обставленную и вкусно пахнущую — я хотел только покоя. Куда там — меня тут же затолкали в теплую ванную и принялись отмывать. Занимались этим, переругиваясь смущенно, собаки и мыши. Собаки, правда, больше перетаскивали с места на место, а мыши как раз приводили в порядок. Как я понял не так просто они эти маски носили — мыши явно были прислугой а собаки — охраной.
Я бы порадовался внезапной “головомойке”, если бы она не предварялась такой страшной нервотрепкой. Да и то, что меня купали как маленького незнакомые девушки смущало. Смущала и запущенность моего несчастного тела — я еле-еле обтирался дома сам да голову мыл кое-как раз в неделю, за собой почти не следил. Смысла не видел — кто меня видит? А тут оттерли меня, голову тремя шампунями промыли, всякими кремами намазали, духами обрызгали. Как в салоне красоты, честное слово.
Потом, когда меня чуть привели в порядок, пришла девушка в маске свиньи — видно с кухни. Сунула нам всем этой самой каши и отчалила, что-то ворча. К тому времени спина у меня уже болела так, что хоть на стену лезь! Я сказал об этом мышам, и они тут же побежали за врачами. Пришли змеи. Ощупали меня, напоили вызывающими сомнения микстурами, сделали массаж, натерли чем-то ароматным несчастную спину. Удивительно, но мне полегчало. Потом эти самые змеи достали иголки и затеяли мне какое-то мудреное иглоукалывание, пообещав, что вот я сейчас встану после него и побегу.
Разумеется у них ничего не вышло. Никуда я не побежал.
Еще бы. Со мной год целый маялись все городские больницы, но врачи так и не поняли, что со мной и моими ногами и позвоночником не так, и почему они не лечатся. Так что я даже не расстроился — провал был закономерен. И тогда они уже позвали сов.
Совы поохали надо мной, потрогали снова, посмущались, еще потыкали в меня иголками — больно, между
