и нематериальная одновременно, она касалась меня там и так, как никто никогда не касался. Тварь всегда была разной, то мягкой, как пух, то бархатистой, то жесткой и колющей, как свиная щетина, но всегда — властной и неумолимой, жадной…
Я тряхнула головой, украдкой поглядывая на Саню, но сестра смотрела только на помост широко раскрытыми голубыми глазами. Я тоже подняла взгляд и обомлела — на помосте рядом со старцем-служителем стояла связанная, как гусеница, девушка. Два служителя-помощника в синих плащах удерживали ее. Главный служитель возвысил голос:
— За связь с миром теней и демонов, за потворство тьме, проникающей в наш мир, иссушающей жизнь и кровь, оскорбляющей Светлое Небо и небесные светила самим своим обликом, грозящую гибелью и пороком людскому племени, леди Антиса Саран приговаривается к очистительной и благословенной смерти через сожжение. Огонь очистит тело твое, вожделенное тьмой, испарит кровь, питавшую тьму, да послужит в назидание остальным. Да будут прокляты все те, кто открывают межмировые двери, кто потворствует монстрам и недухам, проникающим сквозь границы нам на погибель и небу на позор.
Девушка не кричала — рот ее был крепко перевязан какой-то тряпицей, и не дергалась — крепко связанная, удерживаемая четырьмя руками служителей, словно палку, прислонявшими ее к деревянному шесту на помосте. Ее распущенные светлые волосы волнами спускались почти до самых бедер.
Шест был высоким, и женщину подняли, видимо, поставив на какой-то постамент, так, что она оказалась почти на четыре локтя выше проповедника. Саня резко повернулась ко мне:
— Тая, идем отсюда.
— Почему? Что тут происходит?
— Не важно, нам нужно идти.
— Почему? — я упорствовала, чувствуя странное оцепенение во всём теле. Мысли разбегались, слова служителя не желали складываться в единое целое. Я не могла связать фразу служителя "приговаривается к смерти" с происходящим прямо передо мной. Люди иногда умирают, я это знала, но принять то, что человек, уважаемый другими, может публично лишать жизни другого… Саня тянула меня за руку прочь, но люди смыкались вокруг нас кольцом, единой монолитной стеной, и пробраться через них не удавалось. Общий слитый воедино вздох заставил меня опять обернуться к помосту. Под ногами женщины были навалены вязанки хвороста и тюки соломы, их подносили и подносили, так, что ноги приговоренной оказались до колен скрыты ими.
— Не смотри! — рявкнула Саня и снова потянула меня прочь, и снова безуспешно. Я теперь не видела девушку, но зато во всех подробностях могла разглядеть лица смотрящих, их взгляды. В этих обращенных на помост глазах женщин, мужчин и даже детей не было ужаса. В них было…предвкушение? Вожделение? И при этом никто не произносил ни звука, словно бы не шевелился и даже не дышал. Я слышала звуки падающих веток, шаркающие шаги помощников служителя по деревянным доскам, и мерный глубокий голос:
— Человек, принявший тьму, не заслуживает более права называться человеком. Отныне он тоже тварь, а мы должны безжалостно изгонять тварей прекрасным и очищающим пламенем. Да свершится правосудие и справедливость, суровая, безжалостная и необходимая каждому из нас. Каждому из вас. Пламя выжжет тьму из несчастной, оступившейся, замаравшейся женщины во имя светлого неба над ее головой. Над нашими головами.
— Во имя светлого неба… — прошептала миловидная девушка рядом со мной. Голова закружилась, а где-то глубоко внутри меня вколыхнулась слепая ярость, желание расцарапать эти замершие в ожидании кровавой расправы благонравные лица.
Я резко отвернулась и снова увидела помост. С девушки срезали веревки, но она стояла так же неподвижно, не сопротивляясь, не крича, хотя ее белое лицо было изуродовано ужасом. Служитель махнул рукой, и двое мужчин вскинули кверху горящие факелы.
На несколько мгновений я замираю вместе с толпой — жадным многоглазым чудовищем, упоенно жаждущим крови, жертв, смертельного пиршества. Ветки никак не хотят разгораться, словно сама природа препятствует этому безумию, одобряемому здесь всеми. Как только небо не разверзнется над головами этих безумцев, убийц, этих… Служители плещут на ветки чем-то черным и липким на вид, и пламя схватывается быстрее и злее. Женщина молчит, хотя я больше не вижу тряпки на ее лице. Не знаю, почему и как — но она молчит, ее лицо, руки, тело — неподвижно. Возможно, это магия или… Пламя подбирается ближе, густой темный дым обволакивает замершую фигуру, я почти чувствую этот запах — ароматный, приятно щекочущий ноздри запах горящего дерева, дыма и опаленной плоти. Женщина не кричит.
Вместо нее кричу я, не в силах расшвырять сомкнутую, словно металлическая цепь, толпу. Я кричу, заходясь собственным визгом, и последнее, что я вижу, прежде чем упасть в небытие — как чернеют, наливаясь гневной тьмой, линии на моих ладонях.
* * *
…Давненько меня не носили на руках… лет восемь или десять… или больше? Отец носил, мама…уносили на лавку, если я засыпала, возясь с братьями, на полу… Не помню. Ничего не помню. Видения роились под веками, кишели, болезненно сталкивались. Люди, толпа, площадь, фигура служителя, костер, неподвижная девушка в дыму над огнем. Тварь… моя тварь могла бы спасти ей жизнь, но критическая горсть явно уже миновала. Я не успею, не успеваю… Руки! Руки надо спрятать, иначе они все узнают, и тогда я не смогу никому помочь, мы будем вместе гореть, задыхаться, вдыхая аромат дыма и тлеющего на углях мяса.
Я открыла глаза и совсем близко увидела мужское лицо. Серые глаза, очень спокойные, внимательный взгляд, русые волосы мягко спускаются на лоб, едва заметные морщинки у глаз. Стыдоба какая, сознание потеряла, теперь вот какой-то отзывчивый человек волочет меня, словно мешок с репием. Я заворочалась, и меня опустили на какую-то скамью, бережно, без усилий. Захотелось спрятать лицо в ладонях, слишком уж хорошо было в его руках, словно все тревого разом отступали.
— Саня! — позвала осторожно.
— Ваша сестра вышла ненадолго, — словно извиняясь, произнес стоящий рядом мужчина. — Скоро вернется.
Я посмотрела на него внимательнее — рослый, статный. Мы находились в каком-то странном помещении — деревянные стены, высокие потолки, свечи с белым пламенем. Белое пламя! Такие свечи зажигают во славу светлого неба! Я у служителей…
— Не бойтесь, — негромко сказал мужчина, — просто сейчас здесь тихо и никого нет. Вам стало плохо на площади, что неудивительно. Печальное зрелище.
Печальное? Я бы подобрала другое слово, но предпочла промолчать. Встала, выпила предложенной воды из глиняной кружки, прошлась, ощущая слабость в ногах.
— Не надо было вам на это смотреть…
Как будто я хотела!
— Чем я могу вам помочь? — спрашивает мужчина. Странное дело, обычно мне становится очень не по себе,
