некому было. Ванька-то ваш…
— Убирайся, — перебил Виктор. — Трогай.
Незнакомый голос крикнул: «Пошла!». Простучали копыта, и все стихло. Нет, настоящей тишины не было: вот скрипнул снег под чьими-то ногами, залаяла собака, и ей издалека отозвалась другая. Но все же стало тихо — слишком тихо для жилого дома. Должны же быть слуги, дворня или как там их здесь называют. Но дом молчал. Неужели я в нем одна? И что я буду делать, если вдруг кто чужой вломится? Дома, то есть в своем мире, меня бы такие вещи не беспокоили, успела навидаться и когда в молодости на скорой работала, и бегая по участку. Знала и как буйного успокоить, и как отболтаться, если что. Но одно дело — крепкая на вид тетка, другое — девушка, которую, кажется, напросвет видно. Есть все же свои недостатки у юности и красоты.
Оглядевшись, я приметила у печки кочергу. Пришлось снова вылезать из кровати, чтобы поставить кочергу у изголовья. Лучше бы топор, конечно, но пока и это сгодится.
За окном опять заскрипел снег, стукнула дверь. Я потянулась было за «оружием», но услышала ворчание Марьи. Успокоившись, откинулась на подушки. Марья шуршала чем-то, стучала, не забывая на все лады поминать «аспида». Наконец она подошла к моей комнате. Распахнулась дверь, женщина втащила тяжеленное на вид деревянное ведро.
— Да ты спи, спи, касаточка, — проворковала она. — Я только полы помою.
Сложившись вдвое, бабка начала возить тряпкой. Смотреть на это, будучи молодой и здоровой… ну, почти здоровой, я не могла.
— Дай я. — Я села в кровати, собираясь обуться и забрать у нее орудие труда.
— Да ты что, касаточка, с ума сошла? — Она спрятала тряпку за спину, будто это была величайшая ценность. — Ложись! Ложись сейчас же!
Ответить я не успела: Марья приметила кочергу у кровати.
— И правда с головушкой у тебя неладно. Ложись немедленно, а чугунину эту я на место поставлю, к печке.
Теперь уже я вцепилась в кочергу, будто в драгоценность.
— Печка все равно не топится, а мне спокойнее.
— Так ты сама же запретила топить, дескать, дым идет, угореть недолго. — Старуха ухватила другой конец кочерги. — А всякая вещь должна на своем месте стоять.
— Вот пусть у нее и будет место у моей кровати, — уперлась я.
Марья всплеснула руками.
— Да что ж это с тобой такое! Зачем тебе кочерга?
Незваных гостей из дома гнать, неужели непонятно!
— А зачем тебе мыть полы? — ответила я вопросом на вопрос.
— Так чтобы аспид этот дорогу сюда навсегда забыл! Али вернуть его хочешь?
Хотеть, я, конечно, не хотела, но…
— В доме есть другие мужчины?
— А зачем тебе? — насторожилась бабка.
— Для утех непотребных, — не удержалась я. — Зачем еще мужчина в доме нужен?
В моем мире — вроде и незачем, а тут — пока неясно. Был бы у меня пистолет, а не кочерга, может, и тоже незачем. А есть здесь пистолеты?
Марья хватанула ртом воздух, побагровела, и я испугалась, что ей сейчас плохо станет. Я торопливо сказала:
— Я пошутила. Чтобы кочергу у кровати не держать.
Она подозрительно уставилась на меня, я изобразила самый невинный вид, на который только была способна. Марья просветлела лицом, и я добавила:
— Мало ли, влезет кто, а кроме нас и никого.
— Да ты что! Все же в деревне знают, что барышня тут.
Меня это вовсе не успокоило.
— Тем более!
— Брат мой младший — староста сейчас в деревне. Он всех знает, его все знают. И все знают, что ни меня, ни тебя он обидеть не позволит.
Как, интересно, он сможет не позволить? Пока я размышляла об этом, Марья ловко выхватила из моей руки кочергу, пристроила ее к печке. Не драться же с ней! А нянька, поняв, что победила, снова взялась за ведро. И при виде того, как она старательно намывает и без того чистый пол, мне почему-то стало жаль «аспида». Чего же такого он сделал, чтобы его из этого дома провожали будто покойника?
Да и смотреть на то, как старуха моет полы, когда я сижу, было по-прежнему неловко.
— Перестань, и так чисто, — попросила я.
Она выпрямилась, уперла руки в бока.
— После того, что он сделал, ты его жалеть будешь?
— А что он сделал? — полюбопытствовала я.
Кроме того, что мне нахамил? Отвез в «глушь», которую моя предшественница «терпеть не могла», и оставил там в развалюхе с одной старухой-нянькой?
Она изумленно вытаращилась на меня. Я вопросительно уставилась на нее. Какое-то время мы играли в гляделки, потом Марья вздохнула.
— Да я и запамятовала… Батюшку твоего он, считай, своими руками застрелил.
Я охнула.
— В голове не укладывается.
— Вот так вот. Он добрый был, барин. Щедрый, всех привечал, а этот… — Она промокнула глаза уголком фартука.
Что, прямо вот так и застрелил? И ничего ему за это не было? Да уж, похоже, от этого типа в самом деле стоит держаться подальше.
— Слышала я, что он тебе про развод говорил, — продолжала Марья, заметив мою растерянность. — Грех это, конечно. Только ежели ты меня спросишь — грех и замолить можно, а с этим аспидом жить — се6я загубить. Съездишь в монастырь, поживешь годик белицей, помолишься. А там вернешься да найдешь себе какого вдовца с детками.
Вот только вдовца с детками мне и не хватало для полного счастья!
— А может, и не вдовца. Вон ты какая красавица, может, и найдется славный какой парень. Чтобы на тебя надышаться не мог. Будешь жить счастливо. Глядишь, я еще твоих деток понянчу.
— Непременно понянчишь. — Я изобразила улыбку.
Говорить сейчас, что замужество интересует меня в последнюю очередь, явно не стоило. Сперва бы разобраться, что к чему в этом мире.
— Расстроила я тебя, касаточка, — сокрушенно сказала Марья. — Поспи-ка ты. Утро вечера мудренее. Поспи, а пол я потом домою.
Она укрыла меня одеялом и исчезла за дверью вместе с ведром. Я запоздало вспомнила, что стоило бы расспросить ее о печке. Почему моя предшественница запретила ее топить? Тяги нет, и некому дымоход прочистить? Или еще что? Но
