Ему как будто все равно. Абсолютно неважно, что я сижу перед ним в таком виде, что будь мы героями книжного романа, после этой сцены обязательно бы последовало признание, страстный поцелуй и…
Гоню эти мысли прочь. Только этого мне еще и не хватало.
— Я не впервые царапаюсь, милорд Куратор, — стараюсь говорить как можно спокойнее, но мне до его выдержки — как до луны.
Он выразительно хмыкает и прикладывает влажный бинт к самой крупной царапине.
В монастыре мы использовали для подобных мелких порезов настойку дубового корня, она едва ли хоть немного щекотала кожу, а вот спиртовой раствор с красной солью берегли для тяжелых ран солдат, которых к нам привозили после очередной стычки на границах Артании.
Одна капля этой настойки заставляла скулить даже седых генералов.
Герцог нарочно взял именно ее? Хочет хорошенько меня вымотать, чтобы не знала, что говорю и наболтала на смертный приговор?
От резкой, почти режущей боли, я вскрикиваю и отчаянно хватаюсь за скамейку обеими руками буквально «прикручивая» себя к ней всеми мыслимыми и немыслимыми усилиями. Жжёт так сильно, будто мою ногу разъедает до кости.
Слезы градом из глаз, и я ничего не могу сделать, чтобы справиться с ними, только зажмуриться изо всех сил и уговаривать себя хотя бы не так явно показывать свои страдания, чтобы не доставлять проклятому герцогу удовольствия видеть меня слабой и побежденной.
И где-то посреди этих попыток я внезапно чувствую, как боль ослабевает.
Медленно открываю глаза, боясь увидеть валяющуюся на полу конечность, но вместо этого натыкаюсь на склоненную к моему колену голову Нокса.
Он так близко, что его губы всего в паре сантиметров от моей кожи.
И он мягко дует на царапину, заставляя боль отступить. Снова и снова, пока адское жжение не заканчивается.
Я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Весь тот невидимый огонь, который разъедал мою кожу еще мгновение назад, словно переместился мне в живот. Я едва держусь, чтобы не ерзать на месте, потому что хочется бежать куда глаза глядят, а еще лучше — чтобы гадкий герцог снова подул на коленку или поднял на меня взгляд.
Снова замечаю, что у него даже пальцы не дрожат, он как будто какой-то… механикус!
Злюсь со страшной силой. Почему? Да кто бы мне сказал!
— Мои ноги настолько ужасны, герцог? — Словно издалека слышу свой нервный голос. — Это из-за веснушек?
В ответ на это пальцы герцога все же чуть сильнее стискивают мою лодыжку.
Мне бы радоваться — не такой уж он и железный, и непробиваемый.
Но Нокс поднимает голову и буквально вторгается в мой воздух своим почерневшим взглядом. Он как будто везде, в каждой частичке, которая попадает мне в легкие, и разъедает изнутри, подтачивает хрупкие соломенные опоры моего самообладания.
Плачущий, да что за нелегкая меня за язык дернула?!
Глава пятьдесят пятая
Пауза между нами висит как тот молот из известной легенды о сотворении мира.
Мы как будто соревнуемся за право не нарушать молчание первым и не брать на себя ответственность за последствия, которые наступят, как только кто-то откроет рот.
Воздух накаляется, становится слишком горячим, и я непроизвольно тяну руки к горлу.
Хочу отодвинуться, отобрать ногу из цепкой хватки жестких сильны пальцев Нокса, но делаю какое-то неловкое движение — и вместо того, чтобы как-то разрушить эту неловкость, еще больше обнажаю ноги.
Ткань порванной юбки стекает по бедрам, выставляя просвет кожи выше коленей.
У меня там и правда веснушки, как, впрочем, и на локтях, и на кончиках ушей.
Я все-таки закрываю рот ладонями, но не для того, чтобы подавить вдох разочарования и злости за собственную глупость.
Просто герцог смотрит прямо на них.
И это ощущается очень… настойчиво и некультурно.
— Кажется, милорд Куратор, — сквозь пальцы мой голос звучит едва разборчиво, — я готова рассказать свою версию событий.
— Кажется, Матильда, я готов вас поцеловать.
Мои глаза округляются от простоты и откровенной грубости этого признания.
В груди больно и горячо. Как будто чья-то невидимая рука заталкивает мое сердце в плен тернового кокона, и невидимые капельки крови от порезов шипами тяжело падают вниз моего живот. Я едва ли не падаю от сильного головокружения.
Что происходит?
Это же мерзкий герцог Нокс, а мне приходится буквально за шиворот тянуть себя прочь от фантазий о том, что будет, когда его губы — изогнутые в циничную ухмылку — притронутся к моим.
Это тот самый человек, который глядя мне в глаза, поклялся не успокоиться, пока не отомстит всему выводку моих предков.
Это тот самый человек, который уже компрометировал меня и из-за которого репутация герцогини Лу’На попала под удар, от которого еще долго не оправится.
Это же…
Я не успеваю придумать еще одну причину, по которой должна срочно убегать от этого человека, потому что герцог уже бросает на пол испачканные бинты.
Тянется ко мне, одновременно удерживая пальцы на моих коленях.
Я не могу проронить ни звука, как будто рот напрочь стерт с моего лица.
Нокс в одно движение разводит мне ноги, всем корпусом подается вперед.
Даже стоя на коленях, он все равно немного выше сидящей меня.
Его грудь плотно прижимается к моей.
Ощущение тяжести и боли такое приятное, что в горле начинают трепетать невидимые мотыльки.
Я должна подумать о том, что если кто-нибудь войдет и увидит нас вот так — мою репутацию уже ничто не спасет.
Но вместо этого я думаю о том, что большие пальцы его рук почти с нежностью поглаживают кожу у меня под коленями. Те чувствительные места, от которых сбивается дыхание и хочется то ли громко дышать, то ли не дышать вовсе.
— Раз уж вы изъявили желание знать, что не так с вашими ногами, Матильда, — голос у Нокса ниже на полтона, он все такой же резкий, но как будто обернутый во что-то мягкое. Это все равно, что получить удар плеткой, обернутой в тончайший шелк. — Ваши ноги выглядят совершенно… теперь, когда почти полностью обернуты вокруг меня.
Его горячее дыхание касается моих губ, а откровенность заставляет их распахнуться в молчаливом возмущении.
Или предвкушении?
— Я… вам… не разрешаю, — сопротивляясь из последних сил, шепчу я.
— Полагаете, — он прикрывает глаза, и тени от длинных ресниц ложатся на его впалые щеки резкими штрихами, делая лицо едва ли не демонически прекрасным, — мне не все равно?
Если я когда-то и думала, что король превосходит его красотой, то эти мысли теперь выглядят такими же наивными, как и мои попытки скинуть невидимые цепи, которыми Нокс приколачивает меня к себе с каждой секундой, что мы находимся вот так — прижатыми друг к другу.
— Я произвожу впечатление мужчины, которому требуется разрешение женщины, чтобы ее поцеловать? — Нокс откровенно издевается над моими попытками сохранить хотя бы видимость приличия.
Он производит впечатление человека, который может сожрать меня целиком. Проглотить, даже не перемалывая косточки.
— Я… вам… не разрешаю, — повторяю ломающимся голосом, но последнее слово тонет в выдохе.
Нокс немного склоняет голову — я вижу его приоткрытые губы.
Он тоже больше не улыбается.
— Матильда, — он тянется к моему уху, — вот сейчас самое время кричать и звать на помощь.
А я едва ли способна проронить хоть звук.
От него невообразимо хорошо пахнет. Не пафосными одеколонами с ароматами цветов, которыми некоторые щеголи обливаются сверху до низу, а дорогой выделанной кожей, терпким чаем и только что отглаженной раскаленным утюгом свежей сорочкой.
Пусть уже поцелует.
Просто притронется своими губами к моим — и будь что будет.
Эта пытка невыносима.
Я чувствую, как его дыхание скользит ниже, стекает по моей шее до того места, где она соединяется с ключицей. Там немного порван ворот платья, но я сейчас вряд ли способна вспомнить, когда именно это случилось.
