грохот.
— Слушай, — я начинаю говорить торопливо, тревога Тумана передается мне, — если у тебя хватит сил, дождись меня. Если я не вернусь через три месяца — уходи, а если вернусь — пойдем вместе. Согласна? Я отыщу тебя.
Грохот звучит ближе. Туман тянет за локоть вверх, заставляя встать.
— Согласна? — повторяю я, пока он тащит меня к выходу.
— Можно с тобой?!
— Нет! Три месяца! Дождись меня!
— Замолчи, — шипит Туман, вытолкнув меня за дверь. Он грубо набрасывает на меня капюшон и, снова ухватив за локоть, тащит по улице.
— Что происходит? — Я слышу скрежет металла о металл, это звук угрозы. Туман сверкает черными глазами, не отвечая. Свет фонарей внезапно гаснет и колокольный звон разносится по округе. Я ничего не вижу в темноте. Мы недалеко от центра города, здесь не должно быть так темно.
— Давай-давай, не останавливайся.
— Что сейчас будет?
Протащив меня по закоулкам, Туман выходит на дорогу, ведущую к гостевому дому. В полутьме я с трудом различаю путь, несколько раз спотыкаюсь о камни. Он спешно отпирает дверь, заталкивает меня и с облегчением входит внутрь. Я, наконец освободившись от жестких пальцев на плече, растираю место, что он сжимал добрых полчаса, и развожу руки в немом вопросе.
— Иди в комнату, Жрица.
— Демоны, Волк, — шиплю я, наступая. — Что это было?
— Вечерняя прогулка. Не понравилась? — нависая надо мной и сверкая глазами, равнодушно говорит Туман. И деланое спокойствие нисколько не убеждает меня, я ощущаю исходящую от него звериную злость, как всегда чувствовала нечто подобное от Ардара.
— Верх удовольствия, — зло бросаю я, негодуя на то, что слишком много, часто вспоминаю те дни из-за Тумана. — В следующий раз можешь просто сломать мне руку.
— Хаас, как ты мне надоела, — раздраженно бормочет он. — Иди в комнату.
— Что там происходит? Почему они погасили электрический свет?
— Не наше дело. Мы уберемся из этого города завтра на закате, как только будем готовы.
Я делаю шаг обратно к двери, намереваясь выяснить, что творится сейчас в Парсоне, и тут же ударяюсь щекой о нее — Туман с силой прижимает меня, не позволяя двинуться — обидно… Он усмехается мне в ухо, без слов напоминая, кто из нас главный, кто владеет ситуацией, а кто — я.
— Я действительно сломаю тебе руку, если ты хотя бы нос высунешь.
— Гости, — тихо зовет хозяйка откуда-то с кухни. В темноте ни зги не видно. — Вам что-нибудь нужно?
Туман держит меня, он вынуждает смириться. Что-то там, за пределами дома, опасное, и даже он может не справиться. А рисковать мной глупо, когда мы вот-вот зайдем в тихие земли.
— Или заставлю дать еще одно обещание, — склонившись еще ниже, Туман говорит тихо, хрипло. Меня бросает в дрожь. В жар. Холод. Демонова Сова проболталась, или он сам догадался?
С трудом сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я опускаю взгляд в пол, прикрываю глаза и расслабляю мышцы. Быстро думаю. Главное хранить молчание. Не соглашаться, не опровергать, не давать подсказок.
Туман, почувствовав, что я больше не сопротивляюсь, медленно отходит на шаг:
— Мы друг друга поняли? — произносит он настойчиво. Я не хочу оборачиваться, как и отвечать. Я не сдаюсь и не покоряюсь и притворяться таковой не умею. В моем голосе слишком много строптивости, гордости. И не встречаясь с ним взглядом, я отталкиваюсь от двери, чтобы проскользнуть к лестнице.
— Ты не сказала о карте, — бросает он в спину укор, следом поднимаясь по лестнице, и мне кажется важным объяснить ему. Я оборачиваюсь, впервые оказываясь с ним на равных, я смотрю в черные глаза, которые едва различимы в окружающей темноте, не снизу вверх, а прямо:
— Однажды мы будем бороться, пока один из нас не умрет. Надеюсь, ты понимаешь.
Он замирает от такой откровенности, медленно кивает, обещая мне честное противостояние. И может, потому что Туман не усмехается, не отшучивается мрачными фразами, мне хочется плакать. Я не воин и не мужчина, мне не нравится убивать.
— Гости? — зовет с первого этажа хозяйка.
— Сейчас, — словно через силу, произносит Туман в ответ, и мы расходимся, он вниз, я наверх.
В комнате Рутил с Сапсаном поднимаются с постелей при моем появлении.
— А Туман где? — спрашивает кто-то из них, к своему стыду, я необычайно потеряна, потрясена и сбита с толку, даже не различаю голосов и лиц. — Что ты видела?
Я ничего не вижу, я слепа как крот. Вместо того чтобы рассказать, как прошел последний час, я отмахиваюсь и залезаю на свою кровать, скинув сапоги и куртку. Пусть хаасы сгинут в бездне, но сегодня больше никто ничего от меня не добьется. Я укрываюсь одеялом с головой и засыпаю, несмотря ни на что, а утром делаю вид, что сплю до тех пор, пока Рутил с Туманом не отправляются куда-то, оставив меня с Сапсаном. Выждав еще немного, я сажусь на постели и переплетаю растрепавшиеся волосы.
— Тебе нельзя выходить, — смущенно произносит Сапсан, стоит спуститься на пол за сапогами.
— А цепей он не оставил?
— Не злись. Там небезопасно.
— То ли дело в тихих землях.
На душе у меня мутно и противно. Игнорируя собственную немощь, я собираюсь заняться более насущными вещами, чем внутреннее равновесие. Первым делом, устроившись на кровати поудобней и подоткнув под спину подушку, я проверяю Калу и девочек. Они спокойны, ничего плохого не приходит с их стороны. Затем я проверяю Ардара, его почти не слышно, мне удается различить постоянное напряжение и боль утраты, но это исходит от него больше четырех лет, с тех пор как мне удалось уйти. Ища в памяти что-нибудь полезное, я пытаюсь вытащить все необходимое, чтобы сдержать клятву в тихих землях.
Пару раз я слышу, как Сапсан зовет, но не обращаю внимания. Если мое тело должно находиться здесь, то разуму не обязательно. Копаясь в детских воспоминаниях о матери, я выбираю еще парочку с Птахой из тех, что остались четкими, чтобы отдать Забвению при необходимости. Мне грустно. Птаха почти забыта, осталось так немного. Я обещаю себе помнить, что Ардар убил ее и что я испытала тогда. Тщетно потратив несколько часов на безрезультатные поиски, я взываю к Забвению.
«Я знаю, как поддерживать клятву на большом расстоянии?»
«Знаешь», — усмехается Забвение, и, закусив губу, я отдаю первую встречу с Жизнью в обмен на подсказку. Сделка совершается, и из глубины памяти всплывает мамино лицо.
— Земля была прежде всего, — говорит она, а мне пять, я едва слушаю, вокруг столько цветов, и Птаха катается по траве. Я хочу играть, но мама просит
