– Вы, действительно, все обо мне выяснили? Группу крови и ДНК тоже? А про Дело номер двести двадцать пять? – я словно находилась на допросе, а Фент – в роли подозреваемого, как минимум, в серьезном преступлении. Станх ответил незамедлительно – чеканил так, будто готовился.
– Вначале я отслеживал работу хорров. В том числе и в ожидании хода джеттов. Про их диверсию ходили слухи. Мы не особенно этому верили, но уделили хоррам особенное внимание. И теперь, как видите, это оправдывается. А потом… Да! Я все про вас выяснил. И упомянутые данные тоже…
– Почему вы ничего не объяснили? Я, что – игрушка для сына императора? Кукла для высокородного и благородного? Это же подло и неэтично! Вы все заранее обо мне выяснили! Вы знали меня ну просто как облупленную! Зачем вы вообще прибыли на Эльверест?
– За женщиной, которую полюбил, – голос станха звучал глухо, зеленые глаза словно потухли. – Я никогда вас не обманывал. Не смог бы при всем огромном желании. Вы слишком дороги мне, Олеся. Я старался действовать честно и со всем моим к вам уважением. Я, конечно, не наследник Имендиса, но я, тем не менее, наследник династии. И ради продолжения знатного рода, мог попросить земное правительство попросту выдать вас мне в жены. Поверьте, мне никто не отказал бы! Вряд ли вы это понимаете, но в таких случаях политики едины. Мы не в средневековье, конечно. Но по крайней мере, прислать вас на Станхию, поселить и заставить пожить там, принимая мои ухаживания и общество, вас вполне могли бы и принудить… Я же ничего такого не просил. Я сам приехал вас завоевывать!
– Боже! Какое у вас самомнение! Какое самодовольство! Какая напыщенность! – не помню, чтобы эмоции настолько меня захлестывали. Я вообще чувствую мало, порывы очень редко испытываю. Сейчас же мне жутко хотелось отвесить станху столько пощечин, чтобы щеки у него неделю горели! Хотелось, как следует, поколотить его и даже ударить в место ранения – чтобы побольнее и почувствительней!
– Вы думаете, вы такой уникальный, такой красивый и благородный!? Да как вы смеете вообще озвучивать подобные варианты мне, женщине? Забрать, принудить, потребовать у правительства… Да я после этого даже разговаривать с вами не собираюсь. Вы подло держали меня в неведении. Даже не удосужились проинформировать, что следили, выбирали среди множества хорок, наводили справки обо мне лично! Хотя не имели на это ни малейшего права! Разве император Станхии не сказал в своей речи, что ваш департамент обязан исследовать только рабочие ситуации? Или я что-то не так понимаю?
В последней фразе я дошла до визга, аж самой стало немного неприятно. Станх поморщился, как от ранения, сжал кулаки до хруста костяшек и ответил таким голосом, будто говорил последнюю речь смертника.
– Я люблю вас, Олеся всем сердцем. Я умер бы за вас хоть сегодня. Я никогда не хотел вас обидеть. Да, я не имел никакого права исследовать ваши личные дела, изучать ваше земное прошлое, происхождение, вкусы и интересы. Я сделал это, чтобы понравиться, чтобы найти с вами хоть что-то общее. И даже со всеми этими стараниями у меня не особенно вначале получалось. Мне жаль, что это вас так обидело…
Он замолчал и поджал губы, Дреймор вздохнул, но не повернулся. Я ощущала бешеное биение сердца и снова хотелось орать, колотить, расписаться звонкими пощечинами на красивом лице сына императора. Эмоции бурлили как никогда в жизни. Даже на работе подобного не испытывала.
Ощущение, что жила под колпаком, меня рассматривали словно под лупой, проверяли – достойна ли Фента, такого красавца и сыночка императора, такого всего из себя станха, усиливалось и взвинчивало негодование.
Кажется, у меня случилась истерика. Возможно, я рассуждала не совсем справедливо… Какое-то сомнение маячило на задворках сознания, но бешеные эмоции заглушали его.
Наверное, все это было лишь наносное. Видимо, я не могла простить Фенту вторжения на мою личную территорию – туда, куда никого не впускала. Ни разу за многие столетья. Ни одного бывшего мужчину я не посвящала в прежние отношения и никому не рассказывала главного – почему и как выбрала одиночество.
Я даже друзьям этого не поведала… Я чувствовала себя обманутой, преданной, сломленной. Тем, что кто-то вторгся в мою биографию и узнал детали моего прошлого. Того, что никогда и никому рассказывать не планировала.
Дело номер двести двадцать пять… Мое унижение, моя беспомощность тоже стали известны Фенту… Боже! Лучше бы я умерла!
Подтвердились худшие мои подозрения. Я еще помнила беседу в столовой, когда Фент резко осудил Влада и говорил о насилии над женщиной… Так вот зачем это все затевалось!?
Не знаю почему, но я была уверена – в той фразе принц имел в виду вовсе не Влада, он говорил про мое кошмарное прошлое! Я это буквально кожей почувствовала!
И удостоверилась в собственном выводе. Фент использовал мою тайну, обратился к ужасу пережитого, к тому, что я предпочла бы забыть лишь ради того, чтобы я приняла его. Согласилась на ухаживания и в последствии – на более серьезные отношения…
Капитан застыл: бледный и решительный. Словно готовился к окончательному приговору, после которого – либо смерть, либо пожизненное заключение.
Но я его больше ни капли не жалела. Подумаешь, легкое ранение! Да ему надо было еще врезать дубинкой! Желательно туда, пониже пояса!
А потом еще по упрямой башке!
Он ведь рассчитывал меня покорить: легко и с первого взгляда. Для этого и наводил обо мне справки. Для этого влез в личные файлы и выяснил то, что не должен был!
Для этого вел все эти трогательные беседы о том, как отвратительно насилие над женщиной!
Он был уверен, что добьется успеха, просто используя весь тот ужас, всю безысходность и боль, что я пережила в далеком прошлом…
То, что прочел в деле номер двести двадцать пять!
Он, действительно, мной манипулировал! Теперь, когда Фент подтвердил, что получил секретные сведения из полиции это становилось ясным как день. Последние сомнения отпали…
В груди болезненно ныло, хотелось царапаться и кусаться, высказать все, что накипело в душе обиженной и обманутой женщины…
Но я не могла… Тогда пришлось бы опять пережить то унижение, то отвратительное, непередаваемое чувство, что ты – обычное ничтожество…
Боже! Как он мог это использовать? Как вообще повернулся язык сказать то, что, по мнению станха я, видимо, и хотела услышать после пережитого кромешного ада!
Я доверяла ему, открылась, а он… он…
– Олеся, только не молчите! Скажите все, что обо мне думаете. Скажите, какой я мерзавец, ударьте по лицу или еще как-то… Только не смотрите с таким презрением! – казалось, это кричал не станх – человек, причем очень эмоциональный, отчаявшийся почти до предела.
Я слушала Фента и не слышала. Собиралась отвернуться на кресле, но автомобиль приземлился на стоянке. Я выскочила внутрь Эльвереста, пронеслась по ангару для машин, мимо ярко-оранжевых столбиков, что горели значками «свободно» и «занято» и выскочила в зеленый коридор. Сзади, по-моему, догонял Дреймор. Ощущались и шаги Фента, я кожей чувствовала его преследование. Но внезапно оно прекратилось – и это я тоже отчетливо ощутила.
Добежала до своей комнаты в общежитии, заскочила в спальню, плюхнулась на кровать и зашлась бурными рыданиями.
Боже мой! Сколько столетий я не выпускала влагу из глаз! Когда я вообще в последний раз плакала? Ах, да, на могиле матери…
… Помню тот злосчастный ноябрь – холод, что пробирался до внутренностей, ветер, что ледяными пальцами касался шеи, щек и ладоней… Свинцовое небо заволокло тучами, солнечные лучи золотистым дождиком прореживали густую небесную влагу. Казались бессмысленными украшениями, что светят, но, увы – не греют.
Душа словно заледенела, как и тело, как и мои чувства. Тогда, наверное, впервые в жизни я ощутила это опустошение. Эмоции ушли, как нечто ненужное… Любовь, нежность и тепло к близкому… Думала, они мне больше не понадобятся…
Мама закрыла глаза вчера… Закрыла и больше уже не открыла. Техничка в коридоре реанимации спросила:
