— А откуда ты знаешь эту песню? — спрашиваю, почти не шевеля губами.
— Вообще-то, это песня моего народа, но ее перевели еще когда…
Он замолкает, не договаривая очевидного: когда его народ еще существовал. Я хочу как-то поддержать, подбодрить его, но Аран вдруг настораживается, прикладывает палец к губам и взглядом указывает на кольцо. Мне очень не хочется, чтобы он исчезал в эту минуту, но я послушно дотрагиваюсь до своего украшения и укладываюсь, повернувшись спиной к двери и натянув одеяло повыше.
Дверь со скрипом отворяется, полковник входит, намеренно громко топая форменными сапогами. Я жду, что сейчас он по своему обыкновению начнет меня отчитывать, и уже готовлюсь отбиваться от нападок, но вместо этого слышу удививший меня вопрос:
— Мари, вам нездоровится?
Забота в голосе полковника ставит меня в ступор. Пока я придумываю, как повести себя в этой ситуации и что ответить, мастер Ирэ обходит кровать и оказывается прямо передо мной. При взгляде на меня его лицо вытягивается, от чего разглаживаются едва заметные морщинки, прорезавшие кожу от крыльев носа к уголкам губ и ниже, к подбородку. Он какое-то время просто смотрит на меня, а потом вдруг неожиданно опускается рядом на кровать.
— Что же с тобой опять произошло?
— Упала, мастер Ирэ, — в платок отвечаю я.
Он кивает и отворачивается. Сцепив руки в замок и опершись локтями о колени, он сидит и рассматривает пол пустым взглядом. Кажется, мои злоключения все же доконали железного полковника.
— Куратор, можно я не пойду сегодня на лекции? — пока Хаган Ирэ находится в прострации, я решаю попробовать санкционировать свой прогул.
— Я не знаю, что с тобой делать, Мари, — вместо ответа тяжело вздыхает полковник.
— Оставьте меня в покое на пару дней, — повышаю ставки я.
— С тобой всегда что-то происходит, — не замечая моих слов, продолжает куратор. — Я должен тебя защищать, но мне не удается оказываться рядом, когда…
Он неопределенно машет рукой в мою сторону, видимо, имея в виду мой отнюдь не цветущий внешний вид.
— Вы мне ничего не должны, мастер, — я тоже сажусь на кровати, стараюсь не обращать внимания на головокружение и легкую тошноту, которыми сопровождается сотрясение мозга. — Я просто упала. Понимаете?
— Почему кадета Ивеса не было рядом? Почему тебя не защитил твой призрак? — полковник переводит на меня взгляд, и я вижу в нем беспокойство и осуждение. Он действительно переживает за меня и винит Аэрта, Арана и себя в том, что я снова пострадала.
— Кадет Ивес не обязан меня сторожить, а на счет призрака… Он защитил, — шепчу я, убирая от губ кусок ткани, чтобы сжать пальцами остроугольное кольцо.
Я понимаю, что этого не стоило говорить, но сейчас мне кажется, что я могу ему доверять. Ко всему прочему, мне не хочется, чтобы полковник считал, что Аран сделал недостаточно. Если подумать, то во всем произошедшем виновата только я, начиная с того, как я поступила с Тибордом, нажив врага за своей спиной, и заканчивая тем, что я сама отказалась от Арана и лишилась его защиты, отбросив кольцо в темноту подземелья.
Хаган Ирэ смотрит на меня долгим взглядом, а потом тянется к моей руке. Я с трудом удерживаю себя на месте, чтобы не отпрянуть, не шарахнуться в сторону, как загнанный зверь. Не хочу, чтобы кто-то, кроме моего воина, сейчас ко мне прикасался. Мне удается сдержать свой порыв: роль просителя вынуждает меня быть терпеливой. Время и относительная свобода действий — вот что мне сейчас нужно, а получение преференций зависит от куратора.
Полковник замечает, что я напряжена. Он не делает резких движений, слегка касается моих пальцев, нежно берет мою кисть в свою огромную ладонь и привлекает к себе. Тошнота сильнее подкатывает к горлу, я едва сдерживаю желание выдернуть руку и дать отмашку Арану, который, я знаю, уже держит свой меч у горла Хагана. Неужели так будет теперь всегда? Неужели в каждом мужчине я буду видеть насильника? Мне не хочется так думать и не хочется быть запуганной до конца жизни. Поэтому я, преодолев внутреннюю преграду, позволяю мастеру Ирэ прижаться губами к моим пальцам. Не хочу сейчас разбираться в том, что нашло на моего куратора, но его порыв очень кстати. И я делаю то, чему меня так упорно учил папенька — пользуюсь истинно женскими методами.
— Хаган, — зову я, дотрагиваясь до его подбородка большим пальцем. — Мне нужно время. Дай мне его. Пожалуйста.
Он прикрывает глаза, то ли наслаждаясь моими прикосновениями, то ли принимая для себя какое-то решение.
— У тебя есть три дня, — наконец произносит он. — Тебе нужна будет моя помощь?
— Нет, — уверенно отвечаю я, пытаясь забрать руку, но полковник удерживает ее.
Вновь кивает, еще раз почти невесомо целует мои пальцы, поднимается и направляется к двери. Уже на выходе он замирает.
— Пообещай мне, что за эти три дня ее не убьют.
— Скажи ему, что я обещаю, — раздается над ухом глухой голос Арана.
— Он обещает, — послушно повторяю я и даже почти искренне улыбаюсь печальному Хагану.
18
Куратор закрывает дверь, оставив меня в недоумении. С одной стороны, его поведение мне на руку, с другой — у меня есть стойкое ощущение того, что эти три дня даны мне не только для того, чтобы разобраться со своими врагами, но и для того, чтобы разобраться в себе. И, как я понимаю, он теперь выступает заинтересованной стороной. Не в силах анализировать все самостоятельно, поворачиваю кольцо.
— Что думаешь? — спрашиваю я, глядя на Арана.
Он сидит на кровати и как раз прячет в ножны катану. Несмотря на то, насколько жутковатым выглядит это движение, оно вызывает у меня улыбку. Защищенность — вот что я чувствую, глядя на меч в руках моего покровителя.
— Я думаю, что нам пора уже познакомиться с твоим недоброжелателем, — Аран несколько нервно поднимается, поворачивается ко мне спиной, бесцельно оглядывает комнату.
— Или недоброжелателями, — предполагаю я. — Почему-то мне кажется, что за всем этим стоит не один человек.
— Давай не будем спешить с выводами, — осаживает меня ХегАш.
Некоторое время мы просто стоим и глядим в окно, раздумывая каждый о своем.
— Я могу попробовать немного помочь тебе с ранами, — вдруг тихо предлагает мой воин. — Не уверен, что получится, но…
— Хорошо.
Аран поворачивается ко мне. Его глаза сейчас практически такие же, как на том портрете, живые и настоящие, переливающиеся всеми оттенками серого. Я скольжу взглядом по острым скулам, утопающим в неподстриженной бороде, мое внимание намертво цепляется за губы воина, которые, словно дразня мое воображение, приоткрываются, вдыхают ненужный призраку воздух. Ощущение, что это уже когда-то со мной было, пронзает мое тело острой иглой где-то внизу живота. ХегАш же, в отличие от меня и моего неуместно колотящегося сердца, спокоен. Он поднимает руку, дотрагивается до моей скулы, словно скульптор бережно проводит пальцами по моей коже, притрагивается к разбитым губам. Второй рукой практически невесомо касается виска, на который пришелся удар Тиборда. Я чувствую едва ощутимый зуд в тех местах, к которым он прикасается, и понимаю, что своими мягкими движениями, скользящими по небольшим ранкам, он как-то ускоряет заживление моей кожи и мышц.
Аран словно бы занят исключительно моим исцелением, а я гляжу в темно-серые глаза и начинаю в них тонуть не хуже, чем в подземном озере в моих снах. Все вокруг смазывается, растворяется, остается лишь он, его глаза и мои слишком яркие ощущения от его прикосновений. Мне приходит в голову странная мысль, что теперь у нас обоих нет тел. Есть только этот туман и наши рвущиеся друг к другу души. В какой-то момент моя душа рвется к Арану будто бы слишком резко, и я вдруг с каким-то необъяснимым умиротворением, на границе которого бьются все мои остальные чувства, вижу все вокруг не своими глазами. Вернее будет сказать, не из своего тела. Странно, да. Но сейчас это кажется мне самым правильным из всего, что может происходить.
