тоже самое, что говорила час назад Валтору. Старик охал и ахал, постоянно приговаривая: «Я ведь говорил тебе!..». Под конец он вовсе выдал: — Больше я тебя не разрешу в такие опасные дела ввязываться.
Эх… Он ведь ещё не знает, что я собираюсь в ближайшие дни выходить на дело.
* * *
Моё геройство вышло боком не только мне — от волнения Джейд слег.
— Не надо никаких врачей! Сейчас одни шарлатаны! Я сам!
— Сам? — я скептически заломила бровь. — Ты даже лекарство пить не хочешь… — проговорила недовольно, сидя на его кровати с чашкой воды и таблетками в руках.
— Хочу. И буду пить. Но не это. Иди-ка лучше открой варенье малиновое и завари мне чаю.
— Все? — уточнила, стоя в дверях.
— И микстуру мою мне притащи. Таблетки пить что мертвого лечить. Было бы неплохо проколоть антибиотики, да только ты не умеешь…
— Не могу, — соглашаюсь. Лечить людей у меня в принципе выходит не очень. Даже когда болел Матвей, я не бралась за его здоровье самостоятельно, ибо знала, что сделаю только хуже и запущу болезнь. Сразу вызывала семейного врача, который по шагам объяснял мне, что да как делать. — Зато через два дома живет врач Зингсли Келл. Давай я все-таки схожу к нему?
— Чай. С малиной. Микстуру. Первый ящик со стороны окна. — Джейд устало закрыл глаза.
Ясно. Он упертый, как баран. Если завтра станет хуже, пойду к Келлу сама. Одобрение Джейда меня волновать совсем не будет.
Через пятнадцать минут я вернулась с подносом. Слуга сел в кровати, откинувшись на её спинку. Я налила чай в чашку, добавила один кусочек сахара и тщательно перемешала его серебряной ложечкой. Попутно разглядывала комнату старика. Официальное разрешение зайти сюда я получила пару часов назад, когда у Джейда поднялась температура и он позволил поухаживать за ним.
— Что высмотреть хочешь? — моё любопытство не осталось незамеченным.
— Да так… Просто смотрю на вещи. Бардак у тебя здесь, надо бы прибраться…
— Не надо. — Отрезает старик, принимая горячую чашку. Он подул и немного отпил. Я снова опустилась на его кровать, поудобнее устроившись.
— Джейд… — начала осторожно. — Ты ведь был женат… У вас с Женевьевой были дети?
Старик поперхнулся. Он закашлялся, отчего чай расплескался по одеялу. Отставив чашку на тумбу, он продолжил заходиться в кашле, говоря сквозь него:
— Зачем… Кха-кха! Ты подняла… Кха! Это тему? Фух… Ну и ну, Дакота. Умеешь же ты застать человека врасплох.
Я улыбнулась. Что есть то есть.
— Ты только не сердись, пожалуйста… — Джейд сразу же напрягся. — Вчера я вернулась ночью. Думала, что ты дома, а потом не обнаружила твоих сапог. Пошла в комнату. Мало ли, вдруг ты там. И…
— И нашла альбом, — заключил он. — Понятно все с тобой, Дакотушка.
— Но я ведь без злого умысла. Я стучалась минуты две, пока не зашла. И там он. И я не удержалась… Прости. — Старик поджал губы и смотрит на меня исподлобья. Он явно недоволен моей выходкой. Мне стыдно, но ещё больше — любопытно. — Ну, а все же… На фото был твой сын?
Лицо Джейда стало ещё более осунувшееся и грустное, глаза заблестели. Он протер их, натянул одеяло и продолжил молчать.
— Милый, прости меня. Если не хочешь говорить — не надо. Я все понимаю. Зря я вообще этот разговор затеяла.
Тишина. Он все молчит, смотря рассеянным взглядом в никуда. Будто он не здесь вовсе. Возможно, своим неосторожным вопросом я наступила на старую незажившую рану.
— Я пойду. Ты поспи, легче стать должно. А я пока займусь ужином, — произнесла тихо, поправила одеяло и пошла на выход.
— Да. — Вдруг сказал слуга. — У меня есть сын.
Подскочив на месте от неожиданности, я тут же развернулась.
— И где же он сейчас? Почему ты о нем мне ничего не рассказывал?
— Сядь, Дакота. Разговор это долгий.
Не медля, я оказалась рядом с ним, готовая внимать всем словам, что он скажет. Томить Джейд не стал, но начал издалека.
— Когда мне было двадцать шесть, меня забрали на войну. Я только-только закончил университет, проходил практику у сельского врача. Помню, как поначалу радовались мои родители. Они с восторгом рассказывали всем о том, что их сын не простой пахарь, он врач, он будет лечить людей, спасать жизни. А потом они плакали, узнав, что меня тоже призывают. Женевьева тоже плакала, плакал и Маркус — мой сын. Ему тогда было пять лет. В то время мой любимая Женева была беременна второй раз. Ты не представляешь, как же мне не хотелось покидать мою семью.
Представляю, дорогой, ох как представляю.
— Служил я пять лет, несколько раз мне разрешали вернуться домой. Давали неделю. Но её чертовски не хватало. Дорога в Вишки — это деревня, в которой я раньше жил с семьей, занимала примерно три дня, назад также. Вот как тебе? На всех порах несешься назад, к родным, минуешь препятсвия. Меня один раз чуть не убили! А что получаешь?.. Один день! Но и этого мне было достаточно. У меня родилась дочка. Мы назвали ей Гванной. Эх… Моя Гванночка… — он замолчал. По морщинистой щеке потекла одинокая слеза. Я подсела поближе, взяла его за руки и улыбнулась, стараясь вложить в эту улыбку всю любовь к нему. — Спасибо, Дакотушка, спасибо… — он помолчал с минуту и продолжил: — Мы переписывались. Я писал огромные полотна, в которых с жаром рассказывал о том, как люблю свою семью. И как скучаю. И как мечтаю вернуться. Мои родители, Женевьева и научившийся к тому времени писать Маркус отвечали мне тем же. Я до сих пор храню их письма. Они в ящике под столом. Принеси-ка их сюда… Ключ висит на гвоздике в шкафу.
— Как скажешь, — произнесла, выполняя его просьбу. Замок открылся не сразу. В пыльном ящике было несколько папок. Нужную я определила без проблем — она была самая затертая, самая часто используемая. Завязки у неё посеклись, обложка потеряла яркость.
Получив письма, старик любовно погладил папку, открывая её.
— Во-о-от, погляди, это мне мамочка писала, — он показал мне пожелтевшее письмо, написанное корявым неразборчивым почерком. — Ради меня она научилась писать. Ну как… Полагаю,
