— Правильно, — одобрила Яга. — Посидели, значит, вы, поболтали, а потом ты на опушку пошла, так?
— А вот и нет, — помотала головой Меланья. — По-другому получилось. Сначала лоси на поляну выбредать стали. Лешачихи их гонять замучались.
— Удивительно, — заинтересовался Кащей. — В первый раз такое слышу.
— Хозяйки лесные сказывали, что это из-за испытания медвежьего, — объяснила раскрасневшаяся Малаша. — У тех сохатых, которым оборотницы рога посворачивали, новые вырастают лучше прежних. Вроде как и больше они, и крепче… Вот лоси и скумекали, так и лезут на поляну.
— Скажите, пожалуйста, — поразилась Яга. — Простые лоси? Не заколдованные? Надо же толковые зверюги.
— Интересный феномен, — оживился владыка Тридесятого царства. — Определенно требует исследования. Надо со Зверобоем договориться, пусть выделит лосишек.
— Костик, нечего зверюшек понапрасну мучать, — погрозила Яга.
— Я же не для баловства, а ради науки, нянь, — обиделся Кащей.
— Погодите, это еще не все, — скрыла улыбку Меланья. — Впереди самое интересное.
— Говори, не тяни, — подбодрили ее.
— Сидим мы, значит, за жизнь разговариваем, — послушно продолжила Малаша. — И тут раздвигаются кусты, и на поляну выходит Марья Афанасьевна.
— Мама?! — поразился Михаила.
— Она самая. Выходит, стало быть, а сама рога лосиные тащит.
— Мама?! — на всякий случай переспросил медведь.
— Мама, — подтвердила Мапашка. — Самая настоящая мама, а никакая не свекровь. Пожалела она меня, понимаешь, Миш? Помогла, не бросила одну на поляне лосиной. Какая же она замечательная! Самая хорошая! Отдала мне рога, а сама молчать велела. Не хотела огласки лишней.
— Поразительная женщина, — сказал Кащей.
— Валькирия в натуре, — крякнул Платоша, убирая со стола.
— Гомик, сьмок-сьмок, — остановил его голосок Хельги, не пожелавшей расставаться с недопитым кисельком.
Неразборчиво выругавшись, домовой исчез от греха подальше, а Кащеево семейство стало готовится ко сну. Завтрашний день обещал быть длинным. С утра сбор яблок, днем свадебный пир (предположительно горой) и дорога домой к вечеру. Дай боги управиться.
Назавтра встали затемно, прихватили сонных малышей и пошли к сердцу долины.
— Раньше пчел за работу принимаемся, — зевал не выспавшийся и оттого мрачный Платоша.
— Кто рано встает, тому бог подает, — напомнила ему Люба.
— Золотые слова, — одобрила Яга. — Ну… — она помолчала, собираясь с мыслями, — начали.
Повинуясь нянюшке, Кащей, Горыныч и Аспид занялись сбором урожая. Выглядело это так: Яга указывала на тот или иной налитой плод, а братья снимали, пользуясь исключительно магией, снимали яблочки и бережно раскладывали их на чистые холстины.
— Телекинез, — шепнула Маша на ушко белобрысой Несмеяне.
— Да, — с умным видом согласилась малышка, словно понимала, от чем идет разговор.
— Довольно, — негромко обсудив что-то с медведями, распорядилась Яга. — Теперь ваша очередь, девочки, — она повернулась к Любе с Настей. — Оборачивайтесь.
— Ага, — обрадовалась заскучавшая Люба.
— А я не умею, — растерялась Алконост. — Я думала, что вы меня сами превратите.
— Там и уметь нечего, — отмахнулась ведьма. — Достаточно твоего желания сменить облик.
— Но, — ответственная Настасья чуть не плакала, — я же не птица.
— Не волнуйся, милая, — нежно обнял жену Горыныч. — Алконост — часть тебя, вернее твой второй облик. Просто позови его, не волнуйся, не торопись, смотри за Любашей, и у тебя все получится.
— Я постараюсь, — решительно сказала Настя. — Я смогу.
— Конечно сможешь, — задорно улыбнулась Люба. — Становись напротив меня и смотри.
— Погоди, а раздеваться разве не надо? — удивилась Настюша.
— Нет, — хихикнула Люба. — Если, конечно, не хочешь, чтобы Горыныч тут всех разогнал.
После этих слов головы присутствующих повернулась к змею.
— Что вы все на меня так смотрите? — невозмутимо осведомился тот и пустил дымные струйки из ноздрей. — Побегать от разъяренного змея захотелось?
Желающих почему-то не нашлось. А разохотившихся близнецов вовремя осадил отец. Так что недовольным Златочке с Вовчиком только и оставалась, что грызть яблочки и помалкивать.
— Позови своего Алконоста, — негромко заговорила Любава, обращаясь к Насте.
— Вспомни о чем-нибудь хорошем, расскажи об окружающей тебя красоте, попроси о помощи, объясни, что иначе мы не правимся, не сможем вернуть Полоза… Главное, не дави, не мучай, не торопи…
Настасья внимательно выслушала, встала поудобнее, бросила взгляд на мужа, ища поддержки, улыбнулась ему и закрыла глаза. 'Я тебя не чувствую, — позвала она легендарную птицу. — Не верю, что ты спишь где-то внутри меня. Слишком это странно даже для такой чудачки как я. Но, если ты слышишь, проснись. Ты так нужен. Нужны твои песни, радость, которую ты принесешь миру. Все тебя ждут, и я… Я так хочу увидеть тебя, мечтаю научиться летать. И не на шее у мужа, а сама.
То есть с тобой. Совсем я запуталась. Ну выходи же, засоня, разомни крылышки.'
Настя звала и звала Алконоста до тех пор, пока не лопнуло терпение. Тогда, устав от нежного лепета, радужных мечтаний и о описания окружающих красот, она попросту рявкнула: 'Вылазь, задница куриная! Достала ты меня! Слышишь? До самого гипофиза достала! Вытаскивай на свет божий свою уродливую пернатую тушку с человеческой башкой!' 'Курлы,' — к своему удивлению Настасья бьла удостоена ответа. Тихого и неуверенного, но четко различимого. 'В смысле нет головы? Что совсем?' — переспросила она у робкой внутренней пташки. 'Курлы-курлы,' — более развернуто ответил Алконост.
— Так это же прекрасно, — в голос завопила Настя. — Это просто замечательно. Птичья голова на птичьем туловище это великолепно. Так и должно быть, поверь! — проговорила так… и обернулась. Ну и Люба следом.
— Ох, — восхитились и старые, и малые, и вообще все.
И как им бьло не восхищаться при виде двух чудесных птиц. Первая бьла как огонь, а вторая словно озаренный рассветными лучами перламутр. Первая — страсть, вторая — нежность. Первая — Феникс, вторая — Алконост.
— Одинаковые, егтта, — первым обрел дар речи татуированный матершинник. — Только по цвету и отличишь.
— Очень интересный феномен, — согласился с ним Кащей. — Надо бы его исследовать всесторонне.
— Облезешь, — не отрывая восхищенного взгляда от жены, посулил Горыныч. — То же мне магозоолог выискался.
Степан тестю ничего не ответил, но кулаки размял.
— И правда, Костенька, не лез бы ты, куда не надо. Все-таки девочки — чудо расчудесное, нельзя к ним с таблицами измерительными соваться.
— Вася, и ты туда же, — обиделся бессмертный исследователь. — Я же для науки!
— Кончай базар, — решительно остановила начинающуюся перепалку Яга. — Сорвете обряд, все у меня облезете. Ясно? Тогда помогайте, — велела она, доставая из кармана шкатулочку. — Держи, Костя. Смотри, не урони.
— Ага, — опомнился он.
— Что там у тебя? Кровь Сирина?
— Она самая, — кивнула ведьма. — На стол ее ставь. И воду живую тоже бери. Замечательно. Осталось Жар-птицыны слезы получить.
— Я по команде плакать не умею, — прозвучало в виноватом Любашином щебете.
— Не волнуйся, ягодка, — утешила Кащееву дочку ведьма. — Помогу я тебе. Садись к Горынычу на плечо…
— Почему это к нему? — обиженно выпрямился воевода новгородский. — Я муж.
— Огнеупорный он, — ответил уязвленному Степану Аспид. — А ты запросто погореть можешь. Муж.
— Мус — поддержала отца Хельга. — Объелся гус.
— Груш и яблок, — чмокнул ядовитую дочуру гадюк.
— Не отвлекаемся, — нахмурилась Яга. — Люба, долго тебя ждать? Слезы добывать надобно.
— Как-то это настораживающе прозвучало, — взволнованная птица опустилась на широкое дядюшкино плечо.
— Готова? — сурово глянула на нее Ягишна.
— Да. О грустном думать надо?
— Зачем? — озадачилась ведьма.
