Ее подозрение о том, что не все в порядке, переросло в уверенность тогда, когда десятью минутами позже она обнаружила на кухонном столе два журнала мод, а через час Дэйн так и не спустился к ужину.
Почему? Что случилось? Не почувствовал запах мясного рагу и карамельного печенья? Им ведь пропах весь дом…
Через двадцать минут — резко и ясно, словно сознание осветила вспышка молнии, — она вдруг поняла, в чем дело. Ну, конечно — утренняя выходка. Он все еще не в себе, все еще зол — нет, не на нее, но на тех ребят и, наверное, на то, что Ани увидела лишнее — его мелькнувшую на поляне голую попу.
Конечно, кому такое понравится? Ей бы ни за что, особенно, если подобное наблюдали не только соседи с улицы, но и гостья в доме.
А она еще так громко смеялась…
Ани-Ра, поджав губы и нахмурив лоб, стояла и думала — думала долго, несколько минут, после чего, взяла со стола книжку со знакомым переплетом, толкнула дверь спальни и с решительным видом человека, готового к столкновению, отправилась исправлять ситуацию.
* * *
«— Машка тебе звонила, да?
Мама долго молчала, затем вздохнула; Алина напряженно сжала в руках телефонную трубку.
— Я не хотела, чтобы так получилось, правда. Не знала, что так выйдет…
— Я знаю, дочь.
— Она просила, просила эти деньги, и я принесла, думала, они ей помогут.
Теперь молчали они обе. На полке, где раньше стояла банка, было пусто. Ее место еще не заняла ни новая коробка из-под печенья, ни бокс из-под чая. Сначала нужно на него заработать. Алина и сама не знала, чего хотела больше — выговориться или услышать слова поддержки? Или просто, знать, что не одна. Что не виновата.
— Я всегда думала — это просто. Принес деньги, купил счастье и счастлив, но оказалось, что все не так. Почему, мам?
— Я не знаю. Наверное, система не для всех работает одинаково. Но ты хорошо поступила, ты молодец.
Она совсем не чувствовала себя „молодцом“ — скорее, маленькой потерянной девочкой, ищущей оплота, почвы под ногами. Устала от ощущения совершенной ошибки и колышущейся нетвердой земли.
— Мам, а расскажи мне еще раз, как ты встретила папу? Ты ведь не платила? Ты не покупала „час счастья“, даже минуту, а он пришел в твою жизнь. Расскажи мне еще раз.
— Дочь, я ведь тебе ее уже рассказывала сотню раз… — Не сотню, тысячу; мамин голос звучал устало, но тепло. Алька оживилась — так бывало всегда, когда рассказ, все же, имел шанс прозвучать.
— Пожалуйста, расскажи. Еще разок! Ну, хотя бы один!
И мама сдалась, начала рассказывать.
Алина слушала, затаив дыхание: про неожиданную встречу, про бедность, про случайно свалившееся счастье, про мамино в него поначалу неверие. То была не просто история — то была сказка на ночь, оставшаяся единственным маяком в жизни, потому что, несмотря на то, что Алине уже было не пять, и даже не двенадцать, она позволяла верить, что чудо возможно. Что не за все нужно платить, что это миф, навязанная системой иллюзорная реальность, что, вероятно, ощущение радости — вовсе не накопленные трудом, а после отданные не пойми кому деньги, а найденный в глубине души уголок внутреннего спокойствия. Или судьба, которую никакой системе не победить…»
Дверь кабинета отворилась несколько минут спустя; чтобы увидеть глаза Дэйна, ей пришлось задрать голову.
Ани отложила книжку на ковер и поднялась с пола, на котором сидела. Приготовилась к сражению — мирному, как она надеялась.
— Ты что здесь делаешь?
Эльконто, как она и предполагала, не выглядел ни веселым, ни довольным жизнью.
— Читаю.
— Почему здесь?
— Потому что я читаю для тебя.
— Для меня?
— Ну, да. Когда мне грустно, ты приходишь и читаешь мне, когда грустно тебе, читаю я.
Он смотрел на нее со странной смесью удивления и досады — не хотел, чтобы она приходила, и Ани, чтобы не потерять драгоценных секунд, вывалила на него все сразу — всю речь, что запланировала еще в спальне:
— Я знаю, мне бы тоже не понравилось, если бы ко мне пришли друзья… ученики… и устроили шоу, в результате которого меня бы увидели голой соседи. Это неприятно. И я тоже хороша — смеялась над этим, — ты прости, ладно?
И пока Дэйн не успел вставить ни слова, затараторила дальше:
— Еще я пришла сказать, что приготовила тебе ужин — очень вкусный ужин, ты попробуй, ладно? И спасибо тебе за журналы. И еще, если тебе понадобятся идеи, как отомстить ученикам, ты только свистни — мы придумаем бумажные бомбочки с водой, налепим им на сиденья машин жвачки или вырядимся привидениями и будем выть у них под окнами…
Он улыбался? Ведь улыбался, только тщательно пытался не дать уголкам губ приподняться.
— Я помогу, слышишь? Я тоже буду в этом участвовать! — От смущения и от того, что собиралась сказать дальше, Ани покрылась жаркими пятнами. — И еще… если бы у меня была такая попа, я бы в жизни ее не стеснялась. Очень… красивая.
Последние слова она выпалила, чувствуя, как полыхают щеки. А перед тем, как броситься вниз по лестнице, успела заметить, что улыбка прорвала-таки барьеры и вырвалась на свободу, однако лицо Дэйна при этом сделалось не менее розовым, чем ее собственное.
* * *
— Как твоя прогулка с Бартом?
— Хорошо. Он, как ты и сказал, бежал все время рядом, даже на стадионе по кругу семенил за мной, как приклеенный. И вообще, с ним… спокойнее.
— Отлично. Ему тоже полезно побегать, а то уже третье печенье слопал и сидит, будто сутки не ел.
Пес действительно выглядел манипулятивно несчастным — печенье, видимо, удалось на славу — сам Дэйн уминал четвертое, и это под чаек после огромной тарелки рагу.
Стратегия с чтением у двери удалась тоже; после пламенной речи хозяин квартиры спустился в кухню уже через двадцать минут. Обстановка разрядилась, стала легче, ровнее, спокойнее, хотя они оба, не сговариваясь, тему утреннего происшествия по молчаливому согласию решили не поднимать.
Кухню, с помощью косых оранжевых лучей, прощупывало солнце — трогало фарфоровые чашки, заливало поверхность стола, подкрашивало золотым белый пластиковый бок чайника.
Ани, как уже было с утра, вновь почувствовала смущение. Зачем она собирается об этом просить? Для чего? Могла бы обойтись, но почему-то свербит внутри странное желание попробовать — из-за чего оно пробудилось?
— Дэйн…
— Да?
— Скажи, а ты мог бы меня учить?
— Чему?
— Ну… — Она поправила рукой волосы и смутилась еще сильнее, внутренне сжалась почти в спираль. — Рукопашному бою. Ты ведь можешь?
— Зачем тебе?
Эльконто вдруг сделался жестким, даже подозрительным, откинулся на спинку стула и перестал жевать.
