Говорят, что повторяющиеся сны — это своего рода сигнал, исходящий из подсознания, требующий от человека выполнить то или иное важное дело. Если это действительно так, то мой внутренний гид и диспетчер явно считал необходимым, чтобы я съездил на место преступления. Увы, для того чтобы выполнить это настойчивое пожелание, мне пришлось бы в буквальном смысле убежать из дома.
Кроме того, моя бессонница не ограничивалась невозможностью забыться с вечера и мучительными кошмарами в короткие часы отдыха. Я давно заметил, что каждую ночь неизменно просыпаюсь в одно и то же время, после чего уже не могу уснуть вплоть до того часа, на который у меня обычно поставлен будильник. Делать что-либо здравое и полезное в эти бессонные ночи я не мог. Мне оставалось только лежать, думая о чем-то своем и впадая время от времени в забытье, близкое к бреду. Из этого состояния меня обычно выводил стук в дверь и голос отца, звавшего завтракать.
Обо всем этом я размышлял, сидя за столом и наблюдая за тем, как классная доска прямо на моих глазах превращается в неспокойное море, а преподавательница — в какое-то смазанное пятно, больше всего напоминающее неведомое фантастическое существо-тотем. Этот расплывчатый мир, раскрашенный в какие-то странные цвета, стал раскручиваться вокруг меня как карусель. На моем лбу и затылке выступил холодный пот. Мне стало трудно сохранять равновесие, несмотря на то что я не стоял, а сидел. Голос преподавательницы доносился до меня откуда-то издалека, словно какое-то приглушенное неразборчивое бормотание.
Я был на грани обморока.
Я смутно помню, как моя голова не смогла больше держаться на шее, стала запрокидываться назад, и вдруг в этот момент чья-то легкая прохладная ладонь легла на мою руку.
Это прикосновение сыграло роль якоря, не позволившего сознанию покинуть меня. Я вздрогнул и постарался сесть прямо. Зрение постепенно возвращалось ко мне. Я кое-как сумел разглядеть и узнать сначала руку Альбы, а затем и ее ясные голубые глаза. В тот момент они смотрели на меня с нескрываемым беспокойством.
— Ничего-ничего, все нормально, — сказал я, не дожидаясь, пока Альба начнет меня расспрашивать.
Постепенно мир вокруг меня приобретал привычные очертания.
Альба, все так же держа меня за руку, положила другую ладонь мне на лоб и через мгновение сказала:
— Да ты весь горишь.
Несомненно, лучше всего в ответ на эти слова было бы промямлить что-то вроде: «Да я уже давно горю в аду», но так получилось, что мне не дали поупражняться в мрачном остроумии.
Преподавательница строго посмотрела на меня и громко, на весь класс, заявила:
— Похоже, что сегодня Кристиану есть чем заняться помимо философии. Я так понимаю, по этому предмету ты уже все знаешь.
Я промолчал.
— Если так, то, может быть, ты соизволишь объяснить одноклассникам, что имел в виду Кант, когда говорил о нравственном законе? — продолжила раздраженную речь учительница.
Альба незаметно ткнула меня в бок локтем и обвела ручкой нужный абзац в своем конспекте.
Я в очередной раз не только удивился, но и порадовался аккуратности ее почерка, затем как мог бодро прочитал вслух:
— «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и нравственный закон во мне».
— Иди-ка к доске! — все так же строго распорядилась учительница, — Постарайся объяснить товарищам, что Кант хотел этим сказать. В конце концов, вам скоро в университет поступать, так что привыкайте сдавать устные экзамены и выступать перед аудиторией.
Я аккуратно высвободил руку из-под ладони Альбы и медленно пошел к доске по проходу между столами. Перед глазами у меня все плыло, фрагменты окружающего мира не стыковались друг с другом, напоминая плохо собранную головоломку.
Несмотря на все это, я сумел добраться до первого ряда столов, даже поднялся на кафедру и встал рядом с преподавательницей, не зря считавшейся одной из самых строгих во всем институте.
— Нравственный закон, о котором говорил Кант, некоторое время уже не существует, — начал я импровизировать. — Нет, звездное небо, быть может, по-прежнему одно на всех, но лично у меня нет никаких сомнений в том, что у каждого из нас в голове собственная вселенная.
— То, что ты говоришь, конечно, интересно, — недовольно поводя крысиной мордочкой, заметила учительница— Но не мог бы ты попытаться выразить свою мысль более четко и определенно.
Именно в эту секунду я не столько понял, сколько ощутил, что силы окончательно покинули меня, и стал проваливаться в какую-то сумеречную пустоту. Я попытался ухватиться за кафедру, но не удержался, сильно ударился головой и рухнул навзничь. Гулкий звук, раздавшийся в момент соприкосновения головы с полом, стал последним, что сохранилось у меня в памяти о том мире, который я покидал, как мне тогда казалось, навсегда, без какого бы то ни было сожаления.
Затем — лишь сумерки и пустота.
Каждый день рождения — это очередное перо в наших крыльях времени.
— Жан-Поль Рихтер —
Разбудило меня дребезжание оконного стекла под порывами ветра. В помещении, где я находился, было душно. Я приоткрыл глаза и понял, что лежу на кровати в своей комнате практически голый. На улице к тому времени уже успело стемнеть.
Я попытался вспомнить, что со мной случилось на занятиях. Мне удалось восстановить в памяти отдельные фрагменты этого утра. Вот я поднимаюсь из-за стола, иду к кафедре, встаю рядом с преподавательницей и поворачиваюсь к аудитории. Как я отвечал на ее вопросы — мне вспомнить не удалось. Затем вокруг меня все потемнело, и я провалился в бездонную сумеречную мглу.
Как я оказался в своей постели и сколько времени прошло с тех пор, оставалось для меня неизвестным. Судя по всему, одноклассников я здорово напугал и рассмешил одновременно. Переживать по этому поводу я не собирался. От погруженного в печаль готичного парня из Тейи можно было ожидать и не таких выходок.
Я вроде бы снова стал отключаться и проваливаться в сон, как вдруг скрипнула приоткрываемая дверь. Этот звук вновь вернул меня к реальности.
В дверном проеме, как и следовало ожидать, стоял отец. Впрочем, меня удивило, что выглядел он не расстроенным и не озабоченным.
«Странное дело, — подумал я. — Сын, значит, в обморок падает, а отец, заглядывая к нему в комнату, выглядит таким довольным, каким я его давно не видел».
— К тебе гости, — бодрым голосом объявил он, — Будешь в постели лежать или оденешься?
