– Право, право я не давала обещания… я знаю, этого никогда не может быть, никогда… и я не подхожу к нему. Не говори об этом, Люси! Он раз сказал мне об этом, когда мы ехали вместе…
– И ты не могла без обмана ответить ему, что не любишь его? Нет, ты не могла, – и Люси опять поцеловала ее.
– Нет, – призналась Анна, – но я не сделала, как он хотел. Я не дала ему обещания. Я сказала, что на это никогда не согласятся. Он тогда ничего не сказал, но надел мне это кольцо, когда мы были в лодке. Я не должна его носить, я сниму его.
– О, нет, ты должна. Ты будешь носить его. Никто не будет знать о его значении, кроме меня, и мы тогда будем сестрами. Да, Анна, Чарли был прав. Мой отец теперь не даст своего согласия, но он уступит впоследствии, если ему ничего не говорить об этом, пока он не соскучится без Чарльза. Верь мне, моя дорогая будущая сестра.
– Это большое утешение для меня, что теперь ты все знаешь, – сказала Анна, почти готовая поверить ей другую, более опасную тайну, если б Люси в свою очередь не стала поверять ей, что ее преследует своим ухаживанием Седли. Он, к сожалению, все еще в Портсмутском гарнизоне, но ходили слухи, что его полк будет скоро отправлен в Нидерланды, так как он наполовину предан королю Якову. Он, видимо, рассчитывал на приданое Люси, и так как ее отец не верил ходившим слухам о его развратной жизни и не лишен был известной привязанности к сыну своего единственного брата, то Люси боялась, что он может сдаться и устроить таким образом судьбу своего племянника.
– Я почти готова последовать примеру Чарльза и также бежать, – сказала Люси.
– Я полагаю, – решилась спросить ее Анна прерывающимся голосом, – ничего не было слышно о бедном м-ре Окшоте.
– Ничего. Люди его дяди, вернувшиеся из Московии, ничего не знают о нем; думают, что он уехал в плантации. Говорят, что мистрис Марта перейдет к третьему брату, но будто бы она не дает на это согласия.
Анне было ясно, что без нее никаких призраков здесь не появлялось. Люси продолжала:
– Но ты еще ничего мне не рассказала о себе и обо всем, что было с тобою. Анна. Как ты похорошела и еще более стала походить на придворную леди, несмотря на твое дорожное платье. Это те самые часы, что тебе подарил король?
У Анны было много, что рассказать наедине своей приятельнице, с которой она не видалась целый год, а также и другим – о тех разнообразных приключений, которые она испытала за это время. Хозяева были чрезвычайно любезны с своими гостями, и все провели очень приятный вечер.
М-р Феллоус сообщил о своем намерении поехать в Вальвин, чтобы самому известить о приезде мисс Дарпент, которая согласилась погостить в Порчестере, пока за ней не пришлют из дому.
Только на следующее утро Анне представился случай остаться наедине со своим дядей. Спустившись вниз, она увидела, что он уже ожидал ее; он протянул к ней руки и повел ее за собою в обнесенный стеною сад, который лежал позади дома.
– Милое дитя мое! – сказал он. – Как я рад, что моим старым глазам привелось увидеть тебя. Да благословит тебя Бог, поддерживавший тебя среди стольких испытаний в вере Ему и в преданности королю.
– О, сэр! Как я раскаивалась в своем безумии и суете, что не послушала ваших советов.
– Без сомнения, моя девочка; дух кротости и раскаяния не покинул тебя. Я опасаюсь, что тебе предстоят здесь еще дальнейшие испытания, потому что, может быть, нам придется покинуть Порчестер.
– А Винчестер?
– И Винчестер также.
– Значит, новый король возобновляет прежние гонения, о которых вы рассказывали? Ведь его призвали, чтобы он спас церковь.
– Он признает английскую церковь в той же мере, в какой она признает его. Все приходские священники должны принести присягу в верности ему к первому августа, уже близкому теперь, или в противном случае будут лишены своих приходов. Многие из моих братьев и даже наш епископ и соборный динь считают это только подчинением стоящей у кормила правления светской власти и что это может быть сделано без нарушения закона. Но ни сам архиепископ, ни мои старинные друзья, д-р Кен и Фрэмптон, ни мой сотоварищ Стенбюри из Ботли, ни я – мы все невидим, как можно по совести сочетать эту новую клятву в верности со старой присягой королю. Некоторые смотрят на это так, что вследствие его побега мы уже освободились от долга присяги. Но ведь он борется в Ирландии за свой престол. Ты видела его Анна, что ты скажешь: считал ли он себя государем, отрекшимся от своего престола?
– Нет, сэр, конечно; я только и слышала, что он должен вернуть свое.
– Как же я могу, не изменяя своему долгу верности, принять новую присягу Вильяму и Мери как моим законным государям, пока жив король Яков? Правда, что он не был другом нашей церкви и нарушил все законные права англичан, но я не могу сказать, что это освобождает меня от моего долга по отношению к нему. Итак, Анна, нам придется вернуться к той бедности, в которой мы воспитались вместе с твоим добрым отцом.
Конечно, это известие сильно опечалило Анну, но, с другой стороны, ей было приятно, что дядя разговаривал с ней, как с взрослой женщиной, как бывало он разговаривал с ее матерью.
– Первое августа! – проговорила она, как будто это был приговор.
– Да, ходят слухи, что срок будет продлен, но я не вижу в этом большой разницы. Христианину одинаково нельзя нарушать своей клятвы будь то раньше или позже. Состояние бедности получило благословение Господа нашего, но у меня только одно желание, чтобы ты, дитя мое, была устроена.
– Но теперь уже я могу работать для вас, – сказала Анна.
Он только улыбнулся, и тут м-р Феллоус присоединился к ним; он был благочестивым человеком, но смотрел на вопрос с другой стороны и был убежден, что король, тиран и папист, лишился всех своих прав и что не могло быть никаких затруднений отказаться от того что он сам бросил.
Это был, в сущности, бесконечный спор.
М-р Феллоус тотчас же отправился в сопровождении своего слуги в Вальвин, а Наоми с Вулфордами поехала в Порчестер. Несмотря на правила старинных кавалеров, уцелевшие в ее семье, к ней отчасти перешел непокорный дух ее отца, и она не могла понять чувства преданности королю, нарушившему самые священные права его народа и. к тому же, поступившему так бессовестно с членами коллегии Магдалины. Высказанные ею соболезнования по поводу судьбы, ожидавшей Анну, благодаря капризу ее дяди, совсем рассердили ее приятельницу, и та с горячностью защищала и своего дядю, и его сторону.
Дорогой ей старинный сад пасторского дома под серыми стенами замка, крыльцо, увитое розами и жимолостью, похожий на озеро залив между домом и Портсдоун-Гилем, массивные башни старого замка, корабельные мачты в гавани, холмы острова, исчезавшие в синеве летнего дня, – все это с новою силою привлекало сердце Анны, тем более, что уже недолго приходилось оставаться в этом чудном месте, которое предстояло покинуть во имя совести. Не без трепета вспоминала она при этом и о склепе, и в голове ее носились неясные планы, как узнать… одна мысль об этом бросала ее в холод. Но все эти планы были разрушены, потому что со времени войны с Францией главная башня была починена и в ней был помещен отряд солдат; вход в склеп был заделан, и у ворот замка стоял часовой; задняя калитка по направлению к пасторскому дому была также заделана, и хотя прихожане на пути в церковь проходили еще через большой двор, но уже нечего было и думать о прежних одиноких прогулках в этом месте, да они были и не безопасны для молодой девушки, знающей каковы были солдаты того времени.
Взглянув из окна на маленькую бухту, она с трепетом вспомнила, как Перегрин когда-то пустил по ней в лодке Чарльза и Седли.
Отлив кончился, вязкое прибрежье блестело в лучах месяца, но Анна ничего особенного не видела, как и в прежние летние вечера; никакого призрака, никакой сверхъестественной фигуры не показывалось, и пред ней не появлялся с укоризной на лице воплощенный дух человека, лежащего в своей неосвященной могиле.
