Я привыкла считать виденных в скитаниях бабушек и дедушек чем-то вроде осколка старины, застрявшего в семье, чтобы шамкать беззубым ртом, драть за уши внуков и попрекать детей за бесцельно растрачиваемую жизнь. Так вот Альбрехт совсем не был на них похож: постаревший мужчина, но не старик, хотя редко кто доживал до его лет. У него даже половина зубов сохранилась, и седые пряди перемежались каштановыми. Красные сосуды на носу и походка выдавали человека, проведшего большую часть жизни в седле на открытом воздухе.
Мы с Людо своего деда не застали. В принципе он и дедом-то побыть не успел — погиб в сражении примерно в том же возрасте, что и отец. Бабушка, сильно его любившая и поехавшая тайно в поход вместе с ним, чтобы не разлучаться, сгорела ещё раньше, от мозговой горячки, вызванной слишком частыми перекидываниями. Страстность натуры и пары на всю жизнь — это у нас семейное. Правда, жизнь эта пока ни у кого из предков не была особо долгой, по разным причинам. Хочется думать, что нам с Людо повезет больше.
С тех пор, как я узнала от кормилицы бабушкину историю и про другие случаи сумасшествия в семье, надо мной всегда довлел страх пойти по их стопам. Во многом поэтому я старалась реже пользоваться даром, но в глубине души считала такой исход почти неизбежным: нельзя постоянно пускать в себя других людей, проживать их жизни и самому не тронуться хотя бы немного рассудком.
В детстве мне часто говорили, что я похожа на бабушку: так же избалована, нетерпима, упряма, тороплюсь жить и прикипаю к людям, а в целом невыносима. Ругали меня все: мать, мэтр Фурье, няня, кормилица. И только Людо всегда принимал такой, какая есть, даже когда я сама себя не принимала. Это очень важно и нужно, чтобы кто-то любил тебя просто за то, что ты существуешь, не осуждая и не пытаясь исправить, пусть и что-то в тебе не нравится. Людо любит меня именно так. Впрочем, как и я его.
Альбрехт поднял глаза и качнул марлечкой:
— Хотите попробовать?
Я поколебалась и протянула руку.
— Хочу.
Осторожно поднесла искусственную грудь к маленькому рту, и тот тут же раскрылся ей навстречу. Какое странное чувство, когда маленькое живое существо тянется к тебе, доверяя безоговорочно и безоглядно…
Все это время Хруст ревниво кружил рядом и обиженно поджал уши, когда я велела не мешаться. Рыжий мех мелькнул и скрылся где-то за камнями — вульпис отправился охотиться. Я не боялась, что он потеряет группу, потому что чувствовала отныне связующую нас незримую нить.
Когда с кормлением было покончено, Зои сыто улыбнулась, взгляд поплыл, и веки, трепыхнувшись пару раз, сомкнулись.
— Жаль, не взяла с собой той маковой настойки, — шепнула я, невесомо промакивая ей рот и отирая порозовевшие щеки.
— Нельзя же весь день её этим поить, миледи, — покачал головой Альбрехт, убирая вещи обратно в сумку. — На свежем воздухе ей и без того будет хорошо спаться.
Потом он принес немного провизии и, снова устроившись рядом, протянул мне хлеба с ветчиной. Я поколебалась, боясь неосторожным движением разбудить Зои. Альбрехт неверно истолковал мою медлительность.
— Не отказывайтесь. Знаете, что это я придумал ветчину?
Привычка есть впрок, когда дают, возобладала над осторожностью, и я, аккуратно выпростав руку, приняла угощение.
— Вы? Я думала, её изобрели давным-давно.
— Так это и было давно, я ещё юнцом ходил, не старше вас, миледи. Отправились мы как-то шумной компанией во главе с сеньором на охоту, и вот совсем немного спустя прямо на нас выскочил кабан, — с удовольствием начал он, откинув голову и с прищуром озирая затянутую туманом долину, будто проникая взглядом в прошлое. — Бивни что твои колонны, один расщеплен на конце, об щетину уколоться можно, отпечаток копыта в пядь длину и ширину, — он расставил большой палец и перст, — аж земля дрожит, и глаза по зрачки налиты кровью — настоящий монстр, разорвет — не заметит! Ох и погонял он нас тогда по лесу, две борзые всего уцелели, остальных об камни да деревья порасплющивал, брюха пораспарывал, и сами мы до исподнего, простите, леди, взмокли, но под конец зацепил-таки я его. Только убег он все равно, сиганул в кусты и был таков.
— И что же вы? — заволновалась я и не глядя вцепилась зубами в ветчину. — Неужто упустили?!
— А что я? Вернулся ни с чем домой, и там никто не поверил, доказательств-то нету. — Он отряхнул ладони и развел руками. — Так бы и забыли про эту историю, да только месяца три спустя нашли того кабана: оказалось, упал в соленый источник и там же утоп. Признали его лишь по обломку моей рогатины с фамильным гербом, застрявшему точнехонько в сердце. А когда вытащили хряка да разделали тушу, мясо нежнейшее оказалось. С тех пор и навострились солить на ветчину.
— Он вам уже поведал, что Игрунья — плод любви его лучшей кобылицы и восьминого жеребца тайного народа? — поинтересовался Бодуэн, обходя валун сбоку.
Я вздрогнула и наклонилась поправить пеленку Зои, сложенную на голове на манер капюшона.
— Так это что, все неправда про ветчину? — разочарованно протянула я, стараясь смотреть только на Альбрехта.
— Вестимо, правда! — возмутился тот. — Его высочеству-то откель знать дела полувековой давности. Он спустя только два десятка лет после той охоты мальчонкой бегать начал.
Я невольно покосилась на Бодуэна — настолько странной показалась мысль, что он тоже когда-то был мальчиком. Бодуэн, которого я знала, всегда был взрослым.
— Это ты зря помянул, Альбрехт, — усмехнулся регент. — Леди Лорелея теперь усиленно пытается представить меня в коротеньких брэ.
- Моя фантазия довольно скудна, ваше высочество, — сухо ответила я, отворачиваясь. — Такой подвиг ей не под силу.
— Все-то вы прибедняетесь. — Он посмотрел на небо, проверил пальцем ветер и объявил. — Привал окончен, нужно успеть до дождя.
— Успеть обратно в замок? — негромко спросила я, когда он отошел.
— Успеть до горной деревушки, — отозвался Альбрехт. — А до замка по любому не успеем, это сразу было ясно.
Я замерла и беспокойно глянула на наливающееся сплошным синяком небо. Искристые змейки пробегали по нему смертоносной вышивкой, гром гремел все ближе.
Альбрехт поднялся, и я собралась было последовать за ним, но рыцарь остановил.
— Вы бы того, леди, рами [26] проверили.
Он красноречиво помахал ладонью перед носом. Я остановилась как вкопанная.
— Что? Погодите, Альбрехт, не уходите, может, вы…
— Нет уж, миледи, тут вы как-нибудь сами, — усмехнулся он и поскорее сбежал к Игрунье.
Я досадливо посмотрела на посмеивающихся мужчин, приблизила нос к Зои и поморщилась. Где тут ближайший куст для переодеваний?
24
Погодное предсказание вскоре начало сбываться. Зарядил противный сеющий дождь, слишком мелкий и слабый, чтобы промочить одежду насквозь, но достаточный, чтобы утяжелить её, ухудшить видимость, затруднить дорогу и испортить настроение. Наслаждаться больше не получалось. Остаток пути пришлось преодолевать медленно, то и дело спешиваясь и продвигаясь шагом, пока мужчины вели лошадей в поводу, ровных участков попадалось все меньше. Зои часто просыпалась, и мы ещё несколько раз останавливались из-за неё на короткий отдых.
Когда впереди показалась горсть домишек, прилипших к склону и съехавших с него на небольшое плоскогорье, я была уже вконец измучена и едва переставляла ноги. От влажной липнущей одежды тело дрожало и покрывалось мурашками. Зои беспрестанно капризничала. Сейчас я мечтала оказаться на её месте: чтобы кто-то нес на руках, кормил и бормотал слова утешения, а я бы только требовала и подгоняла, и чтоб в конце ждал родной очаг, материнские объятия и слезы счастья. Для неё это всего лишь сутки страданий, которые скоро закончатся. Ради счастья вернуться на один-единственный вечер домой я отдала бы полжизни.
Особенно трудно без родителей приходилось в самые первые годы. И когда тоска по ним становилась нестерпимой, Людо говорил, что в их раннем уходе тоже есть преимущества, например, они уже никогда не состарятся. Это слабо, но все же утешало. Теперь я понимаю, что скучала не столько по ним — их-то, как людей, я, пожалуй, толком и не успела узнать, кроме того, что мать была строгой и красивой, а отец жестким и сильным, — сколько по даруемому им чувству защищенности. Вот это самое чувство защищенности, а вовсе не горка обнесенных стеной камней, и есть дом. И именно его отнял возглавляющий наш отряд человек, сделав это так же играючи, как управлял своим конем и всем, за что бы ни взялся, выставив меня в жестокий взрослый мир, неподготовленную, растерянную, с обгоревшими бровями, плачущим Артуром и плюющимся проклятиями Людо. Артур потом много недель проливал по ночам беззвучные слезы, а Людо сгорал от стыда за него и ненавидел ещё больше и сделал все, чтобы вычеркнуть его из нашей жизни, жалея, что не может также удалить и из жизни земной.
