Я впервые задумалась, что будет, если Бодуэн и впрямь сгинет, не успев передать знания о Покровителе Годфрику.
— За него не волнуйтесь, миледи, ему не впервой туда взбираться, козы и те хуже лазают. Что до лихих людей, хотел бы я на это посмотреть, — издал смешок рыцарь. — В горах полно диких зверей, а его высочество ещё лет четырнадцати поднял целое стадо быков и заставил их трижды пробежаться по полю. Крестьяне потом всей деревней пришли жаловаться королю на вытоптанный урожай пшеницы.
— Зачем он это сделал? — удивилась я.
— Шутки ради, — пожал плечами он, — а, может, силу проверял. Знатно его тогда отец хворостиной отходил, самолично причем. Двоих дитёнков пастушьих затоптало, — серьезно докончил Альбрехт.
Я с отвращением покривилась. Шут, которому по недосмотру Праматери досталась огромная незаслуженная мощь.
— Идемте в дом, миледи, холодно нынче, младенца застудите.
Зои согласно дернула меня за волосы, и мы вернулись внутрь. В закрывающуюся щель успел скользнуть Хруст, неся в зубах мышь.
Остаток дня тянулся бесконечно. Я искупала Зои в ушате под чутким руководством Йоханны, успевавшей параллельно помешивать в горшке, подметать и штопать одежду, и следуя советам младших детей, которые оказались в восторге от вульписа и терзали его, пока бедняга не забился под лавку вне их досягаемости. Пэтр отправился заниматься лошадьми, а Альбрехт принялся строгать для младшей, Олли, деревянного ослика. Вернувшийся отец семейства, Ги, оказался темноволосым здоровяком, подпиравшим плечами потолок, и с трубным голосом. Мужской компании он обрадовался больше своей жены. Впрочем, складка меж её бровей разгладилась при виде связки куропаток, которую он преподнес ей, как букет.
Обед, плавно перетекший в ужин, собрал всех возле жаркого очага. Даже продрогшая наверху Раэли была помилована. Она спустилась с покорным и очень жалким видом, присела на краешек лавки и скромно оправила котту. Но недолгое время спустя уже хихикала в ладошку рассказам Альбрехта и кокетливо косилась на сурового молчаливого Пэтра, улучая момент, когда оба родителя отворачивались.
Занимаясь Зои, рассеянно пропуская через себя разговоры и машинально передавая хлеб и черный соус [27], я постоянно прислушивалась к звукам снаружи, надеясь уловить за шумом дождя голосистый лай пса, возвещавшего возвращение гостя.
Но Бодуэн все не появлялся. С собой он не взял ничего, кроме «проклятой» таблички, завернутой в узел. А что если вотивный дар — это какая-то растущая на склонах трава? Или ягода? Или горная птица? Тут гадай не перегадаешь. С таким же успехом он мог захватить пожертвование из замка. Если это что-то небольшое, ему не составило труда спрятать предмет, к примеру, в поясе. Как теперь его вычислить? Обыскать вещи, когда Бодуэн заснет, на предмет сухих листьев или чего-то подобного? Попытаться напоить и разговорить? Ха, для этого надо быть мужчиной и уметь пить больше него.
Раэли, под конец вечера растерявшая остатки притворной кротости и раскаяния, посвящала меня во все, что только приходило в голову, а приходило ей много и сумбурно, поэтому она постоянно перескакивала с пятое на десятое. Оказалось, семья понятия не имела, кто такой Бодуэн. Для Раэли это был просто красивый лорд, время от времени останавливающийся у них на пару часов, полдня, редко на ночь, а перед отъездом щедро благодаривший родителей и дававший ей тайком монету. За просто так дававший, разочарованно вздыхала она. Только мать, однажды нашедшая подарок, устроила такую взбучку, что Раэли неделю сидеть не могла, равно как слышать с тех пор без содрогания слово «ремень». Не так обидно было б, кабы за дело… Кто же её теперь с такой попой полюбит? Хотя вон Виллем полюбил и даже замуж позвал. Он, конечно, не ахти что, но вполне себе ничего. Подружки обзавидовались, а значит в нем и впрямь что-то есть. Олли, может, и зовет его занудой, но много ли она в свои три года понимает в мужчинах…
Я рассеянно смотрела на угли в очаге, гипнотически вспыхивающие раскаленными рубинами, и даже не пыталась делать вид, что слушаю, но Раэли не нуждалась в поддакиваниях. Зои у меня на коленях, дремала, громко посапывая. А потом что-то изменилось. Внешне все осталось прежним, вот только вещи и звуки повели себя странно.
Шум ветра и дождя снаружи внезапно смолк, посеяв странную гнетущую тишину, на фоне которой звуки внутри дома проступили особенно отчетливо. Вещи в комнате незаметно пришли в движение: головка сыра закрутилась, кухонная утварь над очагом — шумовка, большая двузубая вилка и разливная ложка — мелко задребезжали, стукаясь боками, плошка с черным соусом крабом поползла по столу безо всякой видимой причины. Негромкие возгласы мальчишек, сражающихся «на мечах», приобрели болезненную пронзительность, а стук их палок заставлял вздрагивать. Ги откинул голову, разразившись хохотом, и волны этого чудовищного грохочущего смеха разошлись ощутимыми концентрическими волнами по загустевшему воздуху. Движения потянувшейся к нему Йоханны были невыносимо медленными, а Раэли все жужжала и жужжала над ухом, шевеля губами. В очаге затрещало, взвившиеся искры сложились в неразборчивую, будто смазанную или текучую, фигуру и тут же снова рассыпались тлеющими мухами.
Для всех остальных вечер продолжался своим ходом, никто ничего не замечал, только вульпис тоненько надрывно заскулил из-под лавки, прижав уши к голове, и я почувствовала нутром, всем своим существом, кожей до последнего вздыбившегося на руках волоска, что к нам присоединился кто-то ещё. Сторонняя сущность окутала дом незримым присутствием, пропитала собой вещи, переходя от одной к другой, вороша угли в очаге, заглядывая в каждый уголок жилища.
Я будто очутилась в брюхе чудовища, проглоченная вместе с жалким игрушечным домишкой, совсем недавно казавшимся крепким и прочным. Запоздало пришло осознание, что сопение на коленях тоже прекратилось, и я опустила взгляд. Зои нахмурилась, сонно потерла кулачком веки и медленно как-то вдумчиво открыла глаза. В глубине их вспыхнул отблеск углей, растекся оранжевым свечением от зрачков к радужке и заполнил белки мерцающими прожилками. Я перестала дышать, чувствуя, как леденеют пальцы ног, потому что через эти детские глаза, ставшие вдруг окошками, на меня посмотрело нечто древнее и пугающее. Посмотрело внимательно, изучающе, проникая прямо в душу и выжигая дорожку к сердцу.
Маленькие пальчики так же осознанно прижались к моей груди, ловя рваный бешеный ритм, грозящий в любой момент оборваться, оставались там несколько бесконечных мгновений, и соскользнули обратно. Топленое золото отступило сперва из белков по ниточкам жилок, потом покинуло радужку, собираясь к центру впитывающейся каплей и наконец бесследно утонуло в зрачках, вернув глазам прежний голубой цвет. Малышка несколько раз моргнула, скривилась и расплакалась.
И этот плач отозвался во мне громаднейшим облегчением. Я судорожно прижала её к себе, со мной снова была прежняя Зои. Нормальные звуки тоже вернулись, обрушившись на домик с утроенной силой, словно во искупление недавней сдержанности, и сотрясая его раскатами грома.
А где-то через час вернулся Бодуэн.
25
Уставший, промокший до последней нитки регент обменялся безмолвным красноречивым взглядом с Альбрехтом и Пэтром, говорящим, что дело сделано, и кивнул хозяину дома. Женщины тут же засуетились, приглашая его к очагу.
— Ничего не нужно, — покачал головой он, отказываясь от ужина. — Просто сухой одежды, и пусть кто-нибудь принесет наверх горячего вина. Ты приготовила комнату, Йоханна?
Она приготовила и изъявила намерение немедленно его туда проводить. Зои захныкала, Бодуэн обернулся и, встретившись со мной глазами, приблизился.
— Все… в порядке, ваше высочество? С малышкой все будет хорошо? — тихо спросила я.
Он понял вопрос.
