— Матушка… — она помедлила, будто не решалась. — А когда всем… заметно станет?
Та помолчала, будто прикидывая:
— У кого как. Но через полгода уж точно не скроешь.
Амели оживилась:
— Так через полгода уж зима будет. Плащ на меху — и никто ничего не прознает.
Кажется, матушка едва заметно улыбнулась:
— Ты с ума сошла. Срок придет — повитуху звать. Я одна не справлюсь. А повитуха узнает — весь город знать будет. Уж поверь. Да и вздор все это! Вздор! Ты, видно, от этой новости сама не своя — это понятно. Но думать головой надо.
Амели не хотела отступать:
— Я могу уехать заранее. Куда-нибудь в деревню. Там и повитуха меня знать не будет.
Мать вновь помрачнела:
— А потом что, глупая? С дитем возвратишься? Или вовсе дитя бросишь да возвратишься? — Она покачала головой: — Вот тогда запомни: я знать тебя не захочу. Создателем клянусь! Не будет у меня больше дочери, если невинное дитя загубишь. — Она помедлила, метнула острый взгляд: — Или впрямь нагулянный? Говори, как есть. Что уж теперь…
Амели отвела взгляд — в какой-то степени мать была права, но… Она снова опустилась на табурет, уткнулась лицом в ладони. Такое не расскажешь. Не объяснишь. Никогда не объяснишь. Наконец, покачала головой:
— Конечно, нет, матушка, — Амели чувствовала себя лгуньей, хоть и говорила чистую правду.
Мать встрепенулась, резко повернулась к двери:
— Сесиль!
Голос резанул так жестко, что Амели вздрогнула. Груть прошило холодом. Из коридора доносились лишь спорые удаляющиеся шаги. Сесиль убежала. Подслушивала… маленькая гадина! Что ж, она будет счастлива, когда Амели придется уехать. Наверняка, сестрица уже ликует.
Амели с мольбой посмотрела на мать:
— Матушка, умоляю, запретите ей болтать! Тем боле отцу! Дайте мне немного времени, молю. Свыкнуться с мыслью. Я сама не своя. Прошу, дайте немного времени.
Мать спешно кивнула, подошла и наконец обняла, ласково поглаживая по голове, совсем как в детстве:
— Все будет хорошо, девочка моя. Просто все оказалось слишком неожиданным для тебя. — Она поцеловала Амели в щеку: — Не переживай, я не стану сильно торопись. Ты поразмыслишь, сама поймешь, что так будет правильно. Все наладится, деточка. Верь мне. Стать матерью — это такое счастье.
Амели лишь кивала. От материнских объятий всегда становилось легче.
Матушка отстранилась:
— Пойду, разыщу Сесиль. Не переживай — она будет молчать. Отец не узнает.
Никакого пирога, конечно, уже не хотелось. Амели просидела в своей комнате до самого вечера, до темноты. Лежала в кровати, словно больная. К обеду не вышла, сославшись на плохое самочувствие. Казалось, она сходит с ума. Все еще хотелось проснуться. Она не могла поверить, что совсем скоро станет матерью. Еще не успела решить, хочет ли.
В голову лезло всякое, вплоть до того, что есть же способы избавиться от ребенка. Она слышала. Но от этой мысли прошиб холодный пот. Амели невольно прижала руки к плоскому животу, будто хотела защитить крошечную жизнь от собственных помыслов. Слезы градом катились по щекам. Если Создатель так решил — так тому и быть. Дитя придет в этот мир, и у него будет самая любящая мать. А если все отвернутся… Есть дорогие платья, есть драгоценности. Если продать камни — хватит на скромную жизнь в какой-нибудь деревне, где ее никто не знает. Можно сказаться простой бедной вдовой. Обязательно должен быть выход.
Амели, наконец, успокоилась. Лежала и смотрела в открытое окно. Считала звезды над сизой кромкой крыш и постоянно сбивалась. Начинала заново. В окно заглядывала почти полная луна, которую время от времени закрывали зеленоватые облака. Было тихо. Лишь трещали цикады, со стороны реки ветер порывами доносил отголоски лягушачьего хора. Порой слышались шаги припозднившихся горожан. Реже — экипажи или телеги, как сейчас. Мягкий шорох колес, неспешный топот тяжелых копыт.
Еще есть немного времени. А пока нужно ни о чем не думать.
Стук в дверь будто вырвал из успокаивающего тягучего марева. Амели не успела ответить, как в приоткрывшуюся дверь просунулось лошадиное лицо Понины.
— Прошу прощения, барышня. Ваша матушка просит вас выйти в гостиную.
Амели села в кровати, в груди вновь разлилась тревога:
— Зачем?
Понина пожала плечами:
— Не могу знать, барышня. Велено.
Амели сглотнула пересохшим горлом:
— Скажи, что приду. Иди.
Служанка поклонилась и тут же скрылась за дверью.
Что понадобилось матушке? Опять дрожали руки. Амели торопливо оправила платье, заглянула в зеркало, приглаживая прядь. Ответ напрашивался только один: матушка не успела, и мерзавка Сесиль все разболтала отцу.
Амели с опаской вошла в ярко освещенную гостиную и онемела, увидев горбуна в кресле под портретом деда Гаспара. Совсем рядом стояла буквально светящаяся от самодовольства Сесиль.
Гасту поднялся, даже поклонился. Но по всему было видно, что делает это через силу:
— Сударыня, мессир прислал экипаж и повелевает вам немедленно вернуться.
Глава 52
Звенело в ушах, будто облепило плотное облако мошкары. Виски теплели. Амели смотрела в лицо горбуна, борясь с желанием немедля затопать ногами и сказать, что никуда она не поедет. Но, все же, сдержалась. Неожиданно для себя самой.
Он повелевает…
Нет, что-то повернулось в ней, щелкнуло, будто встало, наконец, на место, как деталь механизма. Амели больше не боялась горбуна. Даже недоумевала в эту минуту, как прежде могла бояться. Кто он такой? Лакей. Всего лишь жалкий лакей ее мужа, который, как цепной пес, тявкает, но больше ничего не может. Он просто уродлив. Люди неосознанно наделяют уродливые черты уродливым нравом, и боятся собственных выдумок.
Все уставились на Амели. Мать, отец, горбун, Сесиль. Девочки в этот час легли спать. Что делала здесь Сесиль? Амели смотрела в ее довольное лицо, с которого не сходила торжествующая улыбка. Она так смело стояла рядом с Гасту, что…
Амели снисходительно улыбнулась, глядя на сестру. Выпрямилась, задрала подбородок. Сделала несколько неторопливых шагов, приближаясь. С каждым шагом улыбка Сесиль растягивалась шире и шире. До тех пор, пока Амели не вскинула руку и не влепила ей звонкую пощечину, которая раскатилась в немой гостиной пушечным залпом.
— Маленькая мерзавка!
Сесиль высоко взвизгнула, как поросенок, и прижала ладонь к щеке. Но промолчала. Понимала, что это было более чем заслужено. Мать было дернулась, видно, желая успокоить Амели, но вмешиваться не стала. Все по-прежнему молчали.
Сесиль все же поникла и залилась краской. Будто только что осознала свою вину. Но скорее всего краснела она не от раскаяния, а от того что получила пощечину на глазах чужого человека. Пусть даже лакея… тем более, лакея. Прошлый раз она совсем не стыдилась, считала себя во всем правой.
Амели вновь взглянула в лицо сестры:
— Я очень надеюсь, что когда придет время, тебе достанется очень жадный и злой муж. Который каждое воскресенье станет лупить тебя, чтобы научить уму-разуму.
Сесиль вскинула голову:
— Ты сперва со своим разберись, сестрица, а уж потом другихучи.
Мерзавка сжалась, будто ждала, что Амели снова ударит. Но та лишь грустно усмехнулась и кивнула:
— Я разберусь. Не переживай, сестрица. Уж это — не твоя забота. А за расторопность — спасибо. Не придется Понину утруждать. А у тебя ноги резвые — вон как скоро обернулась.
Сесиль заливалась краской гуще прежнего и пошла багровыми пятнами. Будто ее обварили. Не такого она ждала. Думала, будут слезы и крики. Но ничего этого не будет. Все это теперь ни к чему. Амели чувствовала себя так, будто в единый миг повзрослела, стала сильнее. Раньше она была одна. Легкая, как щепка, подхваченная потоком, безвольная и ведомая. Она принимала все, как силу стихии, неизбежность. Но теперь она была в ответе за крошечную жизнь, и не собиралась гнуться под весом обстоятельств. Сама того не понимая, Сесиль сослужила добрую службу. Нужно все решать сейчас, не оттягивая. Хватит быть глупой девчонкой. И если муж пожелал видеть Амели, она послушает, что он скажет.
