увечье, кошка поцарапала, откуда-то я это знал.
Виола, почувствовав замешательство, взяла меня за руку, крепче сжав ладонь.
— Дышать не забывай, — шепнула она.
Отец прищурился, желая убедиться, что ему не показалось, и медленно подошел.
— Здравствуйте, мистер Лавант, — произнесла Ви. — Я Виола Максфилд.
Широко улыбнулась и протянула руку.
— Добрый день, — осторожно ответил отец, отодвинул засов на воротах и сделал шаг назад, пропуская нас.
Закрыв за собой калитку, — облупившаяся краска осталась на ладони, — я оглядел двор, остановившись на перекошенном заборе, который также, как и десять лет назад, кренился вбок, сколько мы с Джессом не пытались его выровнять. Несмотря на то, что я никогда не был дотошным, сейчас этот забор ненавидел. Сам факт его убогости приводил в бешенство.
Оторвав взгляд от несчастной изгороди, я наконец повернулся к отцу и спросил:
— Что, всё настолько хреново?
Наверное, странно начинать разговор с этого вопроса после десяти лет молчания. И хотя память моя — та еще стерва, оказалось легче верить ей, чем своим глазам.
— Как видишь.
И я действительно видел. Не только это место медленно разваливалось на части, но и мой отец.
В голове все еще прочно сидел образ нашей квартиры на третьем этаже в Хендон Централ и добрый взгляд матери. Я помнил, как отец обнимал ее со спины широкими руками, а мама выгоняла нас спать, потому что «начинается взрослое время», на которое мы никак не реагировали, а лишь подтрунивали над родителями, норовя получить вдогонку кухонным полотенцем.
— Вы надолго? — вытащил из мыслей отцовский хриплый голос.
Я и сам не знал.
— У тебя забор перекошен, — ответил я, недовольно кивнув за спину.
— Знаю, — ответил он. — А еще крыша начала протекать той весной, и окно гостиной повело, стекло того и гляди лопнет. Еще претензии?
«Более чем достаточно», — хотел ответить я, но сдержался.
Несколько секунд он рассматривал Виолу, а потом повернулся ко мне:
— Проходите, раз приехали, — и зашаркал к дому.
Я закрыл глаза и мысленно помолился, чтобы то, что Ви увидит внутри, не повергло ее в шок, заставив развернуться и убегать со всех ног. Обругал себя, что не оставил девушку в Лондоне, и прошел в дом.
Воспоминания, словно трава по весне, начали прорываться, накладываясь на картинку перед глазами: стены, сто лет не крашенные, серые от пыли; старый коврик под ногами, местами вытоптанный; на обувной полке резиновые сапоги и помятые тапочки. Пустых бутылок не было, и я облегченно вздохнул, больше всего опасаясь, что найду отца в невменяемом состоянии. Наверняка Виола подумала, как можно вообще жить в такой дыре?
— Мы, конечно, не шикуем, — сказал отец больше Виоле, чем мне и, опираясь на трость, присел на стул. — Зато здесь тихо и спокойно. Мне нравится.
Как он мог говорить такое, зная, что этот город уничтожил нас? Сломал изнутри. И даже спустя десять лет я стоял на том же месте, все также рассыпаясь душой прямо на вытершийся коврик.
— А я всегда ненавидел это место, — резко ответил я.
Виола приподняла бровь, посмотрев на меня взглядом, призванным поставить на место. Я проигнорировал.
— Нас с Джессом никто не спрашивал, увозя из Лондона.
Судя по выражению лица отца, у меня получилось его задеть. Вот только остановиться я уже был не в силах.
— Чтобы привезти сюда семью надо быть полным кретином. Потому что вырасти здесь — приговор собственному будущему. Пожизненный. А место это — дыра, каких еще поискать.
— Не все любят город, Ник, — снова вмешалась Виола.
— Скатертью дорога, в таком случае. В краю обвалившейся штукатурки и пьяниц, подпирающих разрисованные стены, всегда есть свободное место.
Отец хмыкнул, но лезть не стал.
— А если твоя девушка не захочет жить в городе? — Ви отвела глаза, делая вид, что с интересом рассматривает пустые стены. — Многим нравятся пригородные районы с аккуратными домиками и низкими заборчиками.
Отец улыбнулся, бросив на нее заинтересованный взгляд. Судя по всему, его забавляло наблюдать за нашим спором. Решив вернуть контроль над ситуацией в свои руки, я подошел к ней и медленно произнес:
— Уж мы-то с тобой сможем договориться. — Щеки Виолы покраснели. — Пойду заберу из машины сумку.
Развернувшись, я хлопнул дверью — не специально, так вышло — и оперся на нее спиной.
Требовалось полминуты, чтобы успокоиться. Выдохнуть.
— Не обращай внимания, у всех мужчин в семье Лавант дурной характер… — сказал отец.
Я хотел распахнуть дверь и спросить: а знает ли он вообще какой у его сыновей характер? Какое имеет право об этом говорить? Но ошарашенно замер, потому что Виола ответила:
— Я уже поняла это, мистер Лавант. У нас с Ником странные отношения, не понятные даже нам самим, но по какой-то причине я выбрала именно его.
И мир застыл на этом моменте.
***
Поднявшись по лестнице, я пропустил Виолу вперед, сделал шаг в свою комнату и понял: всё осталось так, как было в день отъезда. Даже предметы разбросаны, словно кто-то покидал это место в спешке.
Меня снесло потоком всплывающих образов. Все равно, что в реку ступить.
Арт, громко хохоча, сидит за моим столом, утопая в своей безразмерной выгоревшей джинсовке. Я лью пузырящуюся жидкость на разбитую коленку. Джесс снимает со своей головы кепку с логотипом Арсенала и нацепляет на мою, шутливо бьет кулаком в плечо. Отец с недовольным видом бросает на кровать стопку рисунков, и они, соскользнув с покрывала, шлепаются на пол.
Черт бы тебя побрал, память! Почему, когда не надо, ты вываливаешь информацию тоннами, совершенно не фильтруя, но забываешь о том, что на самом деле важно?
— Сегодня! — захлопнув за собой дверь, произнес я. — Мы побудем еще пару часов и уедем сегодня!
— Нет, — вдруг ответила Виола. — Мы никуда не поедем.
Я оторопел.
— Это еще что за указания? — но только открыл рот, чтобы доходчиво объяснить этой девчонке, что я думаю о
