боеприпасами, — прошептал я Виоле в губы.
Она смущенно улыбнулась.
— Думаешь, твой отец услышит?
— Поверь мне, здесь такие тонкие стены, что слышно даже дыхание. Иди ко мне. — Я встал и потянул девушку в свои объятья. В конце концов в этой комнате кроме кровати был еще стол, пол и мои руки.
Теперь мы стояли лицом к лицу, и ее игривый взгляд заводил не на шутку. Я опустил ладони на обтянутые джинсами бедра. Едва ощутимым движением губ притронулся к ее нижней губе. Ви слегка приоткрыла рот и встретила мою ласку.
Я снова потянулся к ней, нырнул ладонью под футболку и прикоснулся к животу, вздрогнувшему в такт движению моих губ. Ви взволнованно выдохнула, покрываясь румянцем. Ее смущение, теплое, наивное и ласковое, безжалостно рушило внутри все так долго воздвигаемые стены, которыми я закрывался ото всех вокруг. Одна лишь мысль о слове «навсегда», о том, чтобы принадлежать кому-то раньше вызывала внутри лишь ехидную усмешку. Что же случилось сейчас?
Я не понимал.
Но точно знал, чего хотел в эту минуту. И казалось, Виола хотела того же...
Я сильнее прижался к любимой девушке, одной рукой обнимая за талию. Она подняла на меня испуганный взгляд, в котором я потонул. Были ли у нее парни раньше? Ви говорила, нет.
Я не мог отрицать, что этот факт приводил меня в глупый, собственнический восторг, заставляя тянуться к ней с еще большим неистовством, если бы не одно «но»…
Эта комната, с выцветшими обоями, со старой подростковой кроватью, с отцом, спящим через стенку, была самым отвратительно неподходящим местом для того, чтобы впервые заняться любовью. Не этого Ви заслуживала.
Я чуть отстранился, чтобы не давить сильно, и наклонился к ее губам. Касаясь невинно, мягко, с хрупкой робостью, которую никогда не проявлял по отношению ни к одной девушке. И сердце вдруг встрепенулось. Задохнулось от количества эмоций, внезапно затопивших его. А потом Виола скользнула в мои объятья, притягивая за талию, как будто благодаря за понимание.
Половица под нами скрипнула. Я перенес вес на другую ногу, и соседняя доска тоже застонала. На этот раз мы уже вместе не смогли сдержать хохота.
— Все в этом доме против нас, — прошептал я Виоле на ухо. — Видимо, чтобы целовать эти губы так, как я хочу, и не разбудить при этом все побережье, мне придётся вынести тебя на крышу.
— Учитывая степень твоей везучести, она обязательно под нами рухнет, — поддразнивая меня, ответила она, чуть отстраняясь.
— Эй, — потянул я её за локоть, возвращая в свои руки. Поцеловал и добавил: — Значит, первое, чем я займусь с утра, будет крыша.
***
Поспать удалось не более часа. Меня разбудил приглушенный грохот. Я сел, упираясь руками в кровать Джесса, и потер глаза. Прошло пару секунд. Звук повторился. Стараясь издавать как можно меньше шума, я спустился вниз, прокрался в гостиную и замер.
Света луны оказалась достаточно, чтобы разглядеть знакомый силуэт. Затягивая шнурок на штанах, я застыл.
Прислонившись спиной к дивану, отец сидел на полу. Его стеклянный взгляд был направлен в одну точку. В воздухе пахло алкоголем.
«Только не снова!»
Пришлось сжать руки в кулаки, стиснуть челюсть, и заставить себя не двигаться с места. Каждый мускул буквально кричал: «Отсюда надо убираться! Уйти и не останавливаться, пока невысказанные обвинения не перестанут отбивать в голове набатом», потому что мне отчаянно хотелось его ударить. И на этот раз не словом, а делом.
Но я никогда бы себе не позволил.
— Везет тебе, — ехидно произнес я, чувствуя, как наружу рвется смешок. — Я бы тоже напился. — И сам для себя тихо добавил: — Только Эхо с алкоголем плохо сочетается.
— Чего? — переспросил отец.
Я спустился по ступенькам вниз, вставая рядом. Глядя на него сверху вниз.
— Ничего, вставай! Хватит на полу валяться. Почки тут оставишь.
— Проваливай, Ник, — гаркнул отец. Даже с этого расстояния я смог почувствовать, как от него разило перегаром.
— Да свалил я уже. Давным-давно. Лет десять как, — устало выдохнул я и присел на пол рядом. Удивительно, как спокойно и отстранённо ровно прозвучал собственный голос. — А ты все никак не успокоишься.
Отец в руках сжимал листок, и я выдернул его легким движением пальцев. Он попытался забрать, но это было нереально, учитывая его состояние. Медленно развернув, я уставился на черно-белый рисунок чернилами. Порядком потрёпанный. Мамин автопортрет.
— Она тут красивая, — тихо сказал я, разгладив излом на бумаге.
— Она всегда была красивая. Ты похож на нее.
— Поэтому ты наказываешь меня за это?
Отец притих. А я сидел на холодном полу и ждал, пока он выплеснет накопившиеся обиды, но ответом служило молчание.
Ситуация — абсурд.
Покрутив в руках рисунок, я тихо хмыкнул, хотя мне было не смешно, и уже подумал, что отец заснул, но услышал тихое всхлипывание.
Отец прикрыл лицо ладонью и захлебнулся звуком на полуслове, не в состоянии закончить. Голос перешел в стон. Стон превратился в хрип, а потом в рваный шепот…
— Прости, что меня не было рядом…
Я оцепенел, ожидая чего угодно, только не слез. В его позе сквозило столько беспомощности и жалкой уязвимости, что пришлось с силой сглотнуть.
— Да ладно, чё уже. Все нормально, иди спать.
— Нет, не нормально, — пробормотал он, снова заливаясь слезами. — Это я все испортил.
И если с собственным разломом я сумел смириться, научился существовать, выстроив вокруг высокие стены, то видеть, как ломается отец, было выше моих сил. Я поднялся и протянул ему руку, чтобы помочь встать, но он ее проигнорировал.
— Ты можешь подняться?
Судя по всему, нет.
Он уже меня не слышал, бормоча что-то невнятное, уткнувшись взглядом в трещину в досках. Я мог бы закинуть отца на плечо, но побоялся, что сломаю ему что-нибудь ненароком. На слова он не реагировал.
Не обращая внимания на протесты, я подхватил его под лопатки и колени, а затем осторожно встал, развернулся
