Я всё-таки не удержалась, открыла глаза, чтобы увидеть, как лезвие хирургического ножа сверкнуло, опускаясь под левую руку, чтобы впоследствии, поднявшись чуть выше, перерезать вену на запястье. А потом чьи-то пальцы перехватили запястье самого Крэйтона и сжали с такой силой, что нож выпал из его руки. Дамиан рывком развернул лекаря к себе лицом и отшвырнул в сторону с такой силой, что тот ударился головой о стену пещеры и сполз на землю. Выглядел Дамиан непривычно: одежда помята и перепачкана, рукава засучены, на рубашке подозрительного цвета пятно, а лицо такое злое, что впору было бы испугаться и мне. Вот только пугаться ещё сильнее я уже не способна. Да и не напугает меня Дамиан после всего, что мне довелось пережить, даже если склонится над моей шеей и сверкнёт ослепительно-белыми клыками. Уж лучше пусть он мою кровь выпьет, чем кто-то ещё.
Между тем клыков Дамиан не обнажал, зато отлетевшего в сторону Крэйтона нагнал быстро, ударил лекаря сапогом по рёбрам, прежде чем тот успел подняться, а затем запрокинул ему голову, взявшись за волосы. Но Крэйтон уже закатил глаза. Оставив его валяться на полу без сознания, Дамиан поспешил обратно ко мне.
— Тише, девочка, — сказал он, извлекая из ножен кинжал и перерезая стягивавший мои ноги ремень. — Сейчас.
Он зло пнул ногой стоявшую справа от меня чашу. Сосуд опрокинулся, жидкость, показавшаяся мне теперь чёрной, потекла по полу пещеры. Дамиан перерезал веревку, удерживавшую мою правую руку. Обходить алтарь не стал, просто перегнулся, перерезая вторую. И помог мне сесть, осторожно поддерживая спину.
— Цела?
Он вглядывался мне в глаза, так, словно определить, цела я или нет, можно было исключительно по ним. Я вцепилась в его локоть, хоть это и заставляло мою собственную затекшую руку в очередной раз отозваться острой болью.
— Кажется. — Я улыбнулась сквозь слёзы; впрочем, скорее это был истеричный смешок.
— Ш-ш-ш. — Дамиан очень мягко высвободил руку и принялся осторожно перерезать верёвки, которые по-прежнему были обмотаны вокруг моих запястий. — Сейчас я тебя отсюда заберу.
— Их тут трое, — взволнованно сказала я. — Снаружи было двое и этот…
— Тех двоих уже нет, — успокаивающим тоном ответил Дамиан. — А этот — тоже труп, — добавил он, резко оборачиваясь к поднявшемуся и шагнувшему в нашу сторону лекарю.
Кинжал вернулся обратно в ножны. Вместо него из других ножен выскользнул куда более внушительный меч. Внушительности ему добавлял тот факт, что свежая кровь, перепачкавшая клинок, ещё не успела высохнуть.
— Лучше брось эту игрушку и не дразни меня, — посоветовал он, кивая на второй нож, обнаружившийся в руке у Крэйтона.
На сей раз не хирургический, а скорее охотничий. Лекарь облизал губы, поглядел на окровавленный меч Дамиана, правильно оценил свои силы и разжал пальцы. Нож упал на пол.
— Как вам удалось найти это место? — спросил Крэйтон, глядя на Дамиана скорее подозрительно, нежели испуганно.
По-моему, он ещё не до конца осознал, что весь его грандиозный план провалился, да и шансы выжить близки к нулевым.
— Тебе интересно, да? — презрительно отозвался Дамиан. — Ладно, будем считать это последним желанием приговорённого. Ты даже не счёл нужным проверить, чью жену похищаешь.
— Я знаю, что вы служили в Ансилоне, — сказал лекарь, демонстрируя, что кое-какую информацию он всё-таки счёл нужным раздобыть. — Но разве это имеет отношение к делу?
— А кем конкретно я служил в Ансилоне, не в курсе? — отозвался Дамиан. — Тебе неизвестно, что я бессчётное число раз ходил в разведку за пределы контролируемой нами территории? Зачастую в одиночку. Через джунгли и каменистые холмы. И если наши ланрежские соседи ориентируются в этих условиях не слишком-то хорошо, то аборигены приспосабливаются к ним с самого детства. Они передвигаются бесшумно, с лёгкостью уходят от слежки, а потом в самый неожиданный момент появляются у тебя за спиной, чтобы перерезать горло своими кашинами. Это оружие, сделанное не из стали, а из клыков водящихся там животных. Очень острое. Разыскать их временный лагерь и подобраться к нему незамеченным — почти невозможно, но на войне не существует таких понятий. Есть задание — и оно должно быть выполнено. Надо быть идеальным следопытом, чтобы ходить в разведку в тех местах и возвращаться оттуда живым. Твои же люди по сравнению с ансилонцами — малые дети, и след за собой оставляют, как от лесного пожара.
— Что ж, вынужден признать, тут я промахнулся. — Это было сказано тоном учёного, в формулах которого нашли ошибку, не слишком большую, но тем не менее могущую сорвать эксперимент. — Немного не доработал. Слишком поспешил, узнав о носителе Живой Крови.
Меня передёрнуло. Вот оно: носитель. Не человек, а сосуд.
— А… что вы сделали с моими людьми? — счёл нужным уточнить лекарь.
— Пойди и посмотри, — предложил Дамиан, кивая на выход из пещеры.
— Что-то мне подсказывает, что выйти отсюда вы мне не дадите, — прозорливо проговорил Крэйтон.
Дамиан хищно усмехнулся, подтверждая таким образом справедливость последнего предположения.
— Послушайте, виконт, — проговорил лекарь, покачивая головой. — Вы — умный человек. Вы поймёте. Я понимаю, сейчас вам кажется, что я — злодей и убийца, а ваша жена — невинная жертва. Но постарайтесь на минуту абстрагироваться и посмотреть на ситуацию немного с другой стороны. Есть люди, рождённые с Живой Кровью. Их ничтожно мало. Они лишены тех проблем, которые всем остальным знакомы с детства. Они долго живут и никогда, до самой глубокой старости, не болеют. Не знают, что такое лихорадка, озноб, колики, даже насморк. Их жизнь в сущности безоблачна, ибо здоровье — это для человека самое главное. А теперь подумайте об остальных людях. Они знают, что такое боль. Умирают от оспы, от воспаления лёгких, от сердечных заболеваний. Да и зачем говорить о смерти? Просто всю жизнь страдают от всевозможных неизлечимых хворей. Астма. Больное сердце. Паралич. И вот около сотни людей — понимаете, сотни! — могли бы выздороветь и перестать мучиться. Стать счастливыми. За счёт жизни всего одного человека, даже не знающего, что такое боль. Неужели вы всерьёз считаете это несправедливым?
— Мне только кажется, или вы всё больше склонялись к десятку смертельно больных и очень богатых людей? — вмешалась я.
Вот вечно я так. За то и в пансионе поначалу ругали. Человек говорит о высоком, о вселенской справедливости, о тонких материях. И тут я со своим грубым, приземлённым комментарием.
— Пусть даже так. Пусть и десятку, — не стал обижаться Крэйтон. — Десять человек, которые хотят жить. Каждый — со своей историей, своими близкими, своей душой. Десять жизней — против одной. Разве выбор не очевиден?
