И она была сильнее, чем он думал о сыне. Она была редкой, ее магия могла оставить след на ее голове на оставшееся время. Она была, несомненно, редкостью, и он был бесконечно благодарен за нее. И он будет вечно переживать за нее.
Он оглянулся. Он заметил ее темные волосы и бледную кожу, словно она родилась для мира мертвых.
— Как насчет Мелинои? — спросил он.
Имя означало бледность смерти, может, его можно было связать и с темным цветом ее волос. Как бы там ни было, он ощущал от имени дрожь в груди. Это было имя его дочери. Ее не будут звать иначе.
Персефона тихо выдохнула. Он знал, что она согласилась.
— Да. Мелиноя — идеальное имя.
Мелиноя.
Он мог привыкнуть так ее звать. Может, он начнет шептать ей имя на ухо, пока она спит, чтобы она знала, что это ее имя.
Персефона встала, вода стекала с ее тела. Он посмотрел и понял, что отвык видеть ее без живота, хотя он еще не до конца пропал. Он долго наблюдал ее с округлым животом с ребенком, и было странно видеть, как ее тело медленно становится таким, как было. Он восхищался тем, как она выглядела, как мать.
Она вышла из ванны и протянула руку к полотенцу. После всего, что она сделала, что она ему подарила, Персефона не должна была утруждаться.
Аид встал, спина хрустнула, но он забрал полотенце по пути. Он осторожно и неспешно вытирал жену. Он стер остатки крови с ее кожи. Он массировал мышцы ее ног, гладил ее спину. Если она ощущала неудобства, он хотел знать, чтобы направить магию и исцелить ее.
И когда он закончил, он протянул к ней руку.
— Идем, жена. Готова спать?
— Еще никогда не была так готова.
Он провел ее к мягкой кровати, устроил рядом с их дочерью. Он обошел кровать и притянул обеих к сердцу. Он не устал. Как он мог, когда его жизнь изменилась навеки?
Но он будет лежать с ними, приглядывать, чтобы у его девочек не было кошмаров.
ГЛАВА 44
Слезы собрались в ее глазах, но она не давала им пролиться. Два месяца. Столько она получила с малышкой, и ей нужно было уходить. Хоть она думала, что Деметра разрешит ей привести дочь, ответом было нет.
Гермес стоял за дверью спальни. Он ждал, пока она попрощается, это отличалось от первого раза, когда он забрал ее. Но этот раз был тяжелее.
Как ей прощаться с Мелиноей? Ее дочерью?
Как ей прощаться с Аидом? От одной мысли, что она не будет его видеть, сердце истекало кровью.
Они были всем. Ее жизнь крутилась вокруг них двоих, и от мысли, что она не увидит их следующие полгода, было плохо. Она не могла плакать. Она не хотела усложнять все для него.
— Прости, — прошептала она, глядя на дверь. — Я думала, мама будет мягче. Она всегда говорила, что я ей нравилась ребенком, а теперь…
Аид шагнул вперед, придерживая дочь одной рукой, притянул Персефону к сердцу другой рукой.
— Мы знали, что одному из нас придется терпеть боль, милая. Мне жаль, что это должна быть ты.
— Может, использовать титанов? — проворчала она в его грудь. — Тогда мать не сможет спорить. Ей придется бороться с ними, и она поймет, что я верна своей малышке.
— Ты знаешь, что мы так не можем. Многое на кону.
Конечно, она знала это. Титаны уничтожат мир и переделают его. Две ее стороны бились в ее груди. Первая хотела защитить ребенка и не покидать ее. Другая знала, что она родилась, чтобы помогать смертным и обеспечивать им легкие жизни.
Она отклонилась, вытерла слезы, покатившиеся по щекам.
— Да, я знаю, что не могу сейчас ломаться. Мне нужно быть сильной ради вас двоих.
Аид прижал ладонь к ее щеке, убрал каплю большим пальцем.
— Милая, тебе нужно быть сильной ради себя. Я позабочусь о Мелиное, и ты вернешься быстро.
Она коснулась щеки дочери, погладила бархат ее кожи.
— Она будет другой, когда я вернусь.
— И я прослежу, чтобы она знала, как красива, чудесна и сильна ее мать. Что она многим пожертвовала, чтобы ее семья могла быть вместе, а смертные могли дожить до лета.
Всхлип сотряс ее плечи, ее тело дрожало. Почему он был таким понимающим? Так поддерживал? Он должен был кричать ей, что был занят и не мог заботиться о ребенке сам.
Он поймал еще одну ее слезинку и прошептал:
— Это всего на шесть месяцев, милая. Ты вернешься домой.
— Полгода — слишком долго.
Аид скользнул ладонью за ее шею, и Персефона дала ему крепко обнять ее. Он прижался лбом к ее лбу.
— Я люблю тебя, Персефона. Жена Аида. Мать Мелинои. Королева Царства мертвых. Ты вернешься ко мне и будешь сильной, пока ты не с нами. Понимаешь?
— Да, — ответила она, голос подрагивал. — Понимаю.
— Теперь скажи, что любишь меня, перед тем, как уйдешь.
Она издала печальный смешок.
— Я люблю тебя. Я люблю тебя больше жизни, больше дыхания, больше смертных, которых я поклялась защищать. Я порвала бы небо, если бы это спасло тебя и нашу дочь.
— Это моя опасная жена, — он склонился и прижался губами к ее губам. — А теперь иди.
Она выпрямилась и вышла за дверь, где ждал Гермес. Он хотя бы изобразил немного меланхолии для нее.
— Готова? — спросил Гермес.
— Никогда.
Он протянул руки, и она дала ему подхватить ее. Крылья на его обуви затрепетали. Они взлетели и направились к ближайшему порталу, пока Персефона смотрела поверх его плеча, не закрывая глаза, пока они не стали слезиться. Она хотела видеть Царство мертвых до последнего. Помнить это следующие полгода.
Мир смертных потерял привлекательность, ведь она знала, что ждало ее. Гермес опустил ее на пшеничном поле, потер свою шею.
— Думаю, это прощание.
— Вдруг ощутил вину, Гермес? — спросила она.
— Слушай. У всех олимпийцев комплекс мамы, вот и все. Неправильно забирать ребенка у матери, — он нахмурился. — Или забирать мать у ребенка. Как бы там ни было. Неприятно так делать.
— Ясное дело, — она оглянулась на золотой храм, который мать построила, пока ее не было. — Но такая моя жизнь, это наказание я должна терпеть. Не вини себя, Гермес. Ты делаешь то, что тебе сказали.
Он не ответил, и она решила, что он уже улетел. Персефона повернулась, увидела, что он еще стоял там и смотрел на нее.
Он опустил руки, даже крылья у его лодыжек опустились.
— Может, я не хочу больше делать то, что мне сказали, — прошептал он, голос разносился с ветром.
— Я хочу, чтобы мы могли выбирать, но мы знаем, что этого нет. Жизнь олимпийца означает решения, которые удовлетворят нужды других, — даже если они хотели покинуть эту жизнь, они не могли. Такой была жестокость жизни бессмертных.
Вечная жизнь, посвященная всем, кроме себя.
Она пошла по полям, касаясь верхушек колосьев пальцами. Они немного притупили боль в ее душе, хотя все еще казалось, что происходило что-то неправильное. Она оставила часть себя в Царстве мертвых.
Рождение Мелинои сделало ее женщиной. Матерью. Еще одна стадия жизни, где ей нужно было оказаться вдали от матери, чтобы стать такой. И ее мать, богиня урожая, говорящая за всех матерей, не позволила бы ей этого.
Потому что ей нужно было выглядеть как богине-деве.
Она прошла в храм, где уже ждала Деметра. Ее мать стояла, вытянув руки, играла, хотя их никто не видел.
— Дочь моя! Как я скучала!
Персефона обняла мать, потому что скучала по ней. Какой бы сложной ни была Деметра, Персефона все еще хотела, чтобы она была рядом при родах. Она хотела, чтобы мама держала ее за руку, давала ответы. Деметра рожала. Она знала этот этап жизни женщины, но не пошла в Царство мертвых.
— Здравствуй, мама, — сказала она.
— Думаю, ты в порядке?
— Я исцелилась, если ты об этом, — она отклонилась, широко раскинула руки, чтобы Деметра осмотрела ее. — Сила богини. Будто родов и не было.
— Хорошо, — Деметра пристально разглядывала ее. — Лучше смертным не знать о ребенке. Им нужно, чтобы ты оставалась богиней-девственницей.
— Ребенок? — она нахмурилась, старалась дать маме шанс. — Ты про свою внучку?
Деметра отмахнулась.
