– Давай проясним одну вещь, Мэдисон. Я никогда не говорил другому человеку, что люблю его. Ни одному. Я не похож на тех мужчин, которые крутятся около твоей матери. Я не бросаю слов на ветер, и не использую тебя. Я не буду успешным, либо стану скучным. Я здесь для тебя, настолько долго, насколько ты мне позволишь, и я не давлю на тебя. – Он заправил прядь волос Медисон за ухо. – До тех пор, пока ты хочешь меня, Мэдисон, я твой мужчина.
– Но что, если ты…
– Нет.
– Ты не дал мне закончить.
– Это не имеет значения. Я не сделаю того, что причинит тебе боль.
Он коснулся губами ее губ. И практически почувствовал ее страх.
– А что, если тебе станет скучно со мной? Я не далеко не красавица и…
Он отстранился, чтобы взглянуть ей в глаза. Она выглядела серьезной. Неужели она действительно не понимает?
– Мэдисон, позволь мне прояснить следующее. Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.
Она усмехнулась.
– Медисон, я никогда не скажу иначе, но что делает тебя еще более прекрасной и особенной, так это твое доброе сердце. Ты слишком добра и милосердна, зачастую в ущерб себе.
– Нет, Ефраим, понимаешь, у тебя страстное увлечение. Ты считаешь меня идеальной, но это не так. Я – женщина с большим количеством недостатков, но кажется, ты их не замечаешь.
– Правда? Ты так считаешь? – поинтересовался он задумчиво.
– Да! Понимаешь, именно так моя мать ведет себя с каждым встречным. Ты не видишь меня настоящую.
– Хмм.
– Я не идеальна, Ефраим, и рано или поздно ты поймешь это и уйдешь. – Слова причиняли ей боль, но они должны быть высказаны. Он не понимал. Не мог понять.
Любви не существовало. Привязанность? Да, она за него сильно волновалась даже больше чем кто-либо другой, но любовь? Нет. Такого как романтическая любовь не было. Это было страстное увлечение, подкрепленное гормонами.
– Возможно, ты права. – Ефраим отодвинулся и сел на край кровати, чтобы надеть носки и обувь. – Детка, не могла бы ты передать мне рубашку?
Он указал на темно-серую рубашку, которая висела на двери ванной комнаты. Галстук был повязан на воротнике рубашки.
Слегка сбитая с толку тем, как легко он поменял тему, она передала ему рубашку.
– Держи?
– Что?
Он встал, застегивая рубашку и, открыв молнию на брюках, заправил ее вовнутрь.
Медисон слегка подняла руки, но затем снова опустила.
– Ничего, – струсила она.
Ефраим быстро завязал галстук.
– А, ты имеешь в виду ерунду по поводу того, что я тобой страстно увлечен и не замечаю твоих недостатков? Извини, не знал, что должен отреагировать. Ладно, давай посмотрим. – Он не давал ей возможности заговорить. – Иногда ты любишь командовать, замыкаешься в себе и не проявляешь никаких эмоций кроме любви к Джошуа и Джил. Тебя раздражает, когда Джил выходит из себя и кричит. Ты ненавидишь публичное выражение чувств, ведешь себя отстранено и спокойно. Это то как оно выглядит, но ты себя прячешь, и я тебя за это не виню.
Она вскинула руки.
– Видишь, это то о чем я говорю. Ты видишь то, что хочешь видеть, а то что видишь, ты оправдываешь и извиняешь также, как и меня. Я не идеальна, Ефраим, и я действительно хочу, чтобы ты это понял.
– У тебя течет слюна.
– Что?
Это застигло ее врасплох.
– Когда ты спишь, у тебя течет слюна. Я несколько раз просыпался с небольшой лужицей на груди. – Подумав, он добавил. – И ты храпишь, и это не тихий сап, как ты подумала.
– Я не храплю!
Ее лицо окрасилось от возмущения.
Он вздохнул так тяжело как будто знание этого факта причиняло ему боль.
– О, да! Я даже слышал, как Джил об этом говорила. А ты знаешь, что это основная причина, по которой она была так рада собственной комнате. Вообще-то, она вместе с Джошуа поблагодарили бабушку за то, что тебя поселили в другом конце дома, что-то о том, что наконец-то смогут спать спокойно. Они сравнивали твой храп с цепной пилой, и я понимаю, что они имеют ввиду.
– Ты лжешь!
Он усмехнулся, пристегивая кобуру и значок к поясу.
– Нет, боюсь, что нет, любимая. К тому же у тебя надутый вид, когда ты голодная. Твоя симпатичная нижняя губа выпячена, и ты хмуришь брови, – он прикоснулся пальцем к точке между ее бровей.
Она шлепнула его по руке.
– Не правда!
– А когда ты пьешь газировку и думаешь, что никого нет рядом. – Медисон думала, что невозможно почувствовать будто краска на лице становится еще ярче. – Ты срыгиваешь несколько раз к ряду.
– Как…
Он покрутил пальцем около ушей.
– Я могу слышать все и могу выборочно улавливать некоторые вещи.
Она потупила взгляд.
– Когда я была маленькой, один из дружков матери научил меня, как это делать, чтобы вроде как расслабиться. Это помогает мне в стрессовых ситуациях – сосредоточиться на чем-то глупом и бестолковом.
– У тебя хорошо получается, – прокомментировал он.
– Ефраим!
– Я серьезно. Я знал пару моряков, которых бы ты заткнула за пояс.
– Хватит!
Она старалась не хихикать, потому что должна быть сердитой, правда, должна.
– А еще ты нечестно играешь в баскетбол с Джошуа. Это печально, – он ей подмигнул.
– Откуда ты знаешь?
– Я видел. Ты отвлекаешь его, а потом делаешь шаг или два ближе к корзине.
Она вздохнула.
– Я терпеть не могу его победные пляски, когда он выигрывает. Это раздражает.
Подобное он мог допустить.
– Это не мешает тому, что ты полная неудачница.
– Нет!
– Ты – неудачница. Все говорят об этом. Думаю, все подозревают, что ты жульничаешь и в других играх, но ничего не говорят. По большей части потому, что ты так хреново мухлюешь и все равно проигрываешь.
Медисон уперла руки в бока.
– Может нам стоит пройтись по твоим недостаткам?
– Конечно, у меня минута до того, как я схвачу твоего шантажиста. Давай посмотрим. – Он посмотрелся в ее маленькое косметическое зеркальце и провел руками по волосам. – Я наглый, надоедливый, у меня уйма терпения, которое может покачнуть ад, я становлюсь раздраженным, когда голоден, я сбрасываю покрывало, чтобы прижиматься к тебе всю ночь, я слишком часто и надолго хожу в душ, я впустую трачу горячую воду, я начинаю сильно ревновать, когда речь заходит о других мужчинах и о тебе.
– Правда?
Ее улыбка была легкой, неуверенной и в тоже время до чертиков красивой.
Веселье покинуло черты его лица, он смотрел на нее одержимым взглядом.
– О, да, Медисон, ты и представить себе не можешь. Мне хочется разорвать каждого, кто смотрит на тебя. Я ненавижу, когда кому-то другому достается твоя чудесная улыбка, от которой твои глаза начинают сиять или же готовы засиять и поднять тебе настроение. Я ненавижу это, но я смирился. Если бы я не смог смириться, это привело бы меня к безумию.
