месте. Даже смотреть сутками на туманный склон и ЛЭП было бы много, много приятнее, чем лежать здесь, потому что лежать здесь… нет, всё же есть великое счастье в том, чтобы быть двоедушницей, упокоиться в земле и стать однажды весенней травой.
В склепе пахло чем-то отвратительно химозным, формалином, спиртом и тошнотворными благовониями, но больше всего — мертвечиной. Слабый запах разлагающейся плоти мешался с запахами горя, страха и слёз.
И они придумали — жить рядом с этим кошмаром!.. От одного этого можно, кажется, заболеть. А ведь кто-то каждый день зажигает в этих лампадках огоньки и ставит цветы, которые вянут куда быстрее, чем если бы рядом было хоть немного жизни.
Я поёжилась и подняла воротник пальто.
— Здесь покоится мой троюродный прапрапрадедушка, — невозмутимо сообщила Пенелопа, положив ладонь на мраморную плиту. — Мастер Гиппокоонт Бишиг, изобретатель человекоподобных големов. Всего до наших времён сохранилось восемь его созданий. Их лица созданы по посмертной маске Дорцея Бишига, старшего сына Гиппокоонта, убитого в юном возрасте из кровной мести. Саркофаги выстроены в хронологическом порядке. Когда умер ваш друг?
Она спрашивала что-то ещё, про имя, возраст и особые приметы, и, поджав губы, выговаривала: в склепе покоятся десятки мертвецов.
Я смотрела на банку.
Стеклянная банка вроде тех, в которых рачительные хозяйки закрывают на зиму брусничное варенье. Только внутри — не варенье: желтоватая жидкость, а в ней застыла пара уродливых распухших червей. Что-то такое делала в заброшенном ателье оракул.
— Что это за…
— Уши, — бесстрастно сказала Пенелопа.
— Уши?!
— Разумеется. Ваш друг был взрослым мужчиной, верно я понимаю?
Я сглотнула и против воли попятилась.
Они больные все, они просто больные, совершенно сумасшедшие люди. Нет, не люди, нет: нелюди. Живут на кладбище, среди трупов и чудовищ…
— М-мужчина, да, — наконец, сказала я. — Средних лет… примерно. Точно сложно сказать…
Пенелопа смотрела на меня с тяжёлым неприятным скепсисом.
Их было много, этих саркофагов, расставленных вдоль каменной стены. Между ними стояли то вазы с цветами, то уродливые големы в каких-то древних тряпках, то скульптуры; на каждой крышке — посмертная маска и уши. Кое-где висели портреты, медали, какие-то личные вещи. Лампадки горели тускло, и мы шли в кривом круге света от ручных фонарей, а коридор заворачивал всё дальше и дальше, сворачиваясь, будто папоротниковый лист.
Довольно часто Пенелопа останавливалась, называла покойников по именам, зачитывала их годы жизни, перечисляла их прижизненные достижения и демонстрировала маски. Я кивала вяло.
Золото и бронза, сказала оракул. Он лежит в саркофаге из бронзы и золота. Но в склепе не было таких саркофагов: чаще всего Бишиги консервировали своих мёртвых за каменными стенками. Нам встретилась одна гробница из бронзы и серебра, рядом с которой лежал почему-то череп коня, и женский саркофаг из розоватого мрамора, обильно украшенный позолотой. Но бронза и золото вместе — такого почему-то не было.
— Это последний, — объявила Пенелопа, — на данный момент.
Она стояла, касаясь пальцами саркофага, — только не последнего, а предпоследнего. Ещё чуть дальше, перед пустым участком тоннеля, заканчивавшегося арочным сводом и белёной стеной, стояло открытым бронзовое ложе с золотой чашей и каменьями.
— Это… чьё-то? — шёпотом спросила я.
Чаша была начищена до блеска. Блики от фонаря били в глаза. Саркофаг стоял на массивном постаменте из тёмного камня, в котором были вырезаны корчащиеся в ужасе звериные морды.
— Моей бабушки, — безразлично сказала Пенелопа.
Я смешалась.
— О. Извините… Мои соболезнования.
Она пожала плечами.
Я прошла до конца тоннеля, коснулась легонько стены. Свод был заложен кирпичом, и не было похоже, будто хоть где-то здесь было место каким-нибудь тайным дверям. А саркофаг — единственный саркофаг, подходящий под описание оракула, — был пуст.
Но ведь… был знак? Знак от самой Луны. Неужели…
Голова гудела, щипало глаза. Разбитая ладонь отчаянно чесалась, плечи ныли, синяк на груди отзывался болью на каждое движение. Но саркофаг был пуст. И открывать глаза в нём было некому.
— Наверное… вы знаете…
Я тряхнула головой и улыбнулась вымученно:
— Наверное, это не тот склеп.
__________
История о колдунье Пенелопе Бишиг — а также о вынужденном браке, долге перед Родом, силе крови и, конечно, любви, — рассказана в романе «Хищное утро».
— Меня зовут Олта, — твёрдо говорила я. — Олта Тардаш из Марпери, и я голос жреца Луны. От имени благородного господина я прошу вас показать мне ваш родовой склеп.
На этом месте я вызывающе поднимала подбородок повыше и легонько трясла головой, чтобы стекляшки с цветными знаками по-новому рассыпались у меня в волосах.
— Вы можете прочесть сами, — заявляла я, как будто и правда верила, что кто-то из моих собеседников умеет читать лунные закорючки. — Здесь всё выражено ясно. Чарен вот здесь, золотым по синему, означает моё право говорить…
Теперь я знала название странных лунных «документов», и в центральном книжном магазине оказалось не так-то сложно найти изящную брошюру «Главные слова, объясняющие важнейшие традиции Луны». Книга стоила для своих размеров совершенно невероятную сумму, но деньги были не мои, а меня всю ночь преследовали кошмары о механических чудовищах, и даже утром я всё ещё вздрагивала от резких звуков.
На гладкой, странной на ощупь бумаге были короткие возвышенные описания, кое-где даже в стихах, и множество тонких штриховых рисунков. Первая глава кратко рассказывала об этапах воплощения света, одиннадцати линзах, отражениях и священных путях Луны; вторая глава была посвящена теням и могуществу Бездны; третья объясняла смысл девяти имён, а вся четвёртая перечисляла роли при дворе жрецов, титулы глаз и голосов, опоры и клинка, а ещё сами друзы и важнейшие вершины гор. Наконец, после кратких бессмысленных описаний символики цвета, важнейших принципов сакральной геометрии и смысла каждого из двадцати шести элементов, составляющих знаки (скажем, «~» соответствовали волна, трансмутация, миротворчество, солнечный дух, красота, обучение, лось и соль-диез), шёл напечатанный мелким шрифтом шестистраничный справочник.
Слово мендабелё в нём трактовалось так: «букв. обещание служить; налобный знак отличия, собранный из света милостью жреца Луны».
Вдобавок к брошюре пришлось купить ещё и словарь, который оказался, правда, странно устроенным и очень бедным. Я сумела найти в нём только шесть знаков из почти двух десятков, которые на самом деле красовались у меня на голове. Но даже этого было достаточно для того, чтобы с важным видом указывать всем сомневающимся на символы и задирать нос.
— По поручению лунного господина, — я старалась произносить это серьёзно, весомо, — я должна посетить ваш склеп. Свет взволнован. Его неверное преломление причиняет всем нам беспокойство.
Здесь мои собеседники обычно хмурились, извинялись и звали
