Я бросилась к Кристоферу, упавшему на колени, и лихорадочно зажимающему рану на шее, из которой хлестала кровь. На секунду перед моими глазами все поплыло — я вспомнила ночь смерти моих родителей, и их крики заполнили все пространство, окружающее меня.
— Ты обещала, — истерическим голосом прошипела Изабелль, наставив на меня нож. Я вздрогнула, очнувшись:
— Ты убила его, Изабелла. Мы должны вызвать полицию.
— Мы никого не станем вызывать, — оповестила женщина ледяным голосом. Она полностью контролировала себя, и я задалась вопросом — было ли это ее первым убийством. Изабелль высокомерно смотрела на меня сверху вниз, словно королева мира. — Тебя скоро не станет. Теперь ты понимаешь, что я готова на все, чтобы избавить мир от тебя?
Я медленно поднялась. Мои джинсы на коленях пропитались кровью Кристофера Грина. На моих руках была кровь. Меня начало подташнивать, но я по-прежнему держала себя в руках.
Я видела Изабелль словно впервые. Она высокая, и очень красивая. И мы удивительно похожи — у нас светлые волосы, только у меня короткие, и торчат во все стороны, а у нее — уложены в красивую прическу. У нас обеих зеленые, словно изумруды глаза, и пухлые губы. Наверное, в ее возрасте, я выглядела бы в точности как она. Но этому никогда не быть.
— Да, я понимаю, мама.
Глаза Изабелль расширились от ненависти. Сосуды полопались, и я подумала, что, наверное, она сейчас соображает, как лучше меня убить. Я же думала о том, как мне разобраться в происходящем. Нет, я говорю не о своей смерти. Несмотря на то, что моя душа ко мне вернулась, все не стало на свои места — моя жизнь осталась в прошлом. Я думала сейчас о том, во что превращается мир. Люди фанатично стараются добиться желаемого и идут по головам, и даже способны на убийство. Чтобы доказать свою правоту, доказать, что я монстр, моя мать сама стала монстром.
— Идем, Аура, мы сделаем то, что должны были сделать двадцать лет назад, — голос Изабелль звучал почти нормально. Почти по-матерински. Со мной так говорила мама, когда пыталась убедить, что вынуждена меня наказать за очередную шалость, иначе, я не усвою урок. И я понимала, что она должна это сделать. Я понимала свою маму. Но я не понимала Изабелль, и никогда не пойму. Я была обычным ребенком. Никто не мог знать, какой я сделаю выбор, они сами меня подтолкнули. Люди, боясь, что я стану чудовищем, сами дали мне яд, превративший меня в него. Лишь для того, чтобы больше не думать и не бояться.
Я бросила пистолет рядом с телом Кристофера Грина, и медленно, шаг за шагом, пошла вслед за Изабелль. Мы вышли из кабинета, и устремились вдоль по коридору.
Сердце в моей груди сжималось так, что дрожало все тело.
— Теперь ты понимаешь, что от судьбы не сбежать, Аура? — спросила Изабелль. Она не боялась меня. Думаю, по-настоящему она никогда не боялась меня. Даже несмотря на то, что она отреклась от меня, она внутри ощущала, что я ее дочь, и что никакая мать не должна бояться собственного ребенка.
От судьбы не убежать…
Да, я это хорошо понимаю. Но кто решает мою судьбу? Кто именно ответственен за мои желания, мысли поступки? Я сама. Рэн говорил, что он никогда не мог повлиять на мою судьбу, потому что я не совсем человек. Но я думаю, что, если бы он мог, тогда он никогда бы не пришел ко мне, и я бы не узнала, что где-то в этом мире будет парень, который наконец-то позволит мне понять, что есть и любовь в этом мире. Кроме боли, и кроме страданий и страхов быть пойманным и казненным в этом мире есть моя любовь к Рэну. Поэтому я рада, что он не мог ничего предотвратить — что он пришел, и я его полюбила. Теперь, когда я буду умирать, когда я начну испытывать боль, я буду вспоминать его лицо.
Я должна умереть.
Странно, что Изабелль, считающая, меня дьявольским отродьем, ни на секунду не усомнилась в искренности моего желания. Разве она не должна была подозревать, что я могу солгать, или что я не захочу уходить из этого мира, пока он окончательно не опустится в Ад?
Казалось, Изабелль сейчас пребывала в состоянии эйфории — не уверена, беспокоилась ли она о том, что я иду за ней, сейчас. Ее плечи были расслаблены, а на губах, я уверена — усмешка. Она счастлива, что все, наконец, закончится. Двадцать лет, тяжких переживаний, подойдут к концу.
Мы вернулись в подвалы, и я подумала — а не собирается ли она меня пытать. Этого не случится. Я не стану выносить пытки ради такого смехотворного предлога. Оказалось, нет, пыток не будет. Изабелль хотела сжечь меня заживо. Она вошла в комнату, оббитую железом, без окон. Запах здесь был отвратительный. Это место, похоже на гигантскую печь для мусоросжигания.
Вот, кем она меня считает. Мусором.
Подойдя к углу комнаты, она взяла стоящую там канистру с бензином, и брызнула на меня. Я стояла не шелохнувшись. В моей голове почему-то прозвучали слова Рэна:
— Я люблю тебя. Почему ты мне не веришь?
Я верю. Я верю, что он меня любит.
Бензин пропитался сквозь мою одежду, ударил в нос. Я вздрогнула, и сжала кулаки. Изабелль осторожно обходила меня вокруг, при этом что-то бормоча. Наверное, молитву. Я же не ведьма. Почему именно сожжение?
— Ты каешься в своих грехах? — вдруг спросила она, выпрямляясь. Ее лицо было полностью умиротворенным, словно она священник. Она что, думает, что я стану ей исповедаться? Чего Изабелль не ожидала, так это того, что я стану ей перечить:
— А ты собираешься покаяться в своих грехах?
Ее лицо, с застывшими капельками крови Кристофера Грина, перекосилось, но через секунду она улыбнулась:
— Я ни разу не согрешила, и я молюсь каждую ночь. Молюсь, чтобы Господь простил меня за то, что я родила на свет тебя. Мне не в чем себя упрекнуть.
— Вот как?
— На что ты намекаешь?! — вскинулась Изабелль. Должно быть, она все не могла осознать, что мне конец, и она может не реагировать на мои колкие замечания. Я бы не реагировала.
— Мысли вслух.
— Почему ты улыбаешься?! Ты должна чувствовать страх, и испытывать иступляющие муки боли! Я должна стереть с твоего лица эту насмешливую маску! Ты должна страдать!
— Я буду, — пообещала я. Губы Изабелль растянулись в улыбке. Ужасный оскал, который был еще ужаснее, в этой комнате.
— Тобой не может овладеть страх, потому что он не может пробраться сквозь черноту твоей души. Страх не может найти дорогу к твоему сердцу, ведь лишь благородные могут бояться.
Что за нелепость?
— Я не боюсь, потому что я сделала все в этой жизни, что должна была сделать. И я уйду, чтобы теперь не усложнять жизнь другим людям, которых я люблю. Кое-кто вынужден будет убить меня за то, кем я стала. И я не хочу, чтобы он испытывал боль от необходимости сделать это. Видишь, — я улыбнулась, несмотря на то, что сердце едва не выпрыгивало из моей груди. — Во мне есть масса хороших качеств.
