учительском туалете, предложение встречаться, гонка по лесу, поедание дорогих закусок.
– Вот это просто бомба! – он похвалил тарталетку с чем-то подозрительно зеленым внутри, и к чему я не спешила притронуться. – Хочешь? Последняя осталась.
– Нет спасибо. Ешь сам, – я наморщила нос, а Винс возьми и спроси:
– А так? – он зажал ее между губами и теперь с вызовом смотрел на меня.
– Уговорил. Попробую.
Винни наклонился ко мне, поймал меня за талию, коснулся моих губ рассыпчатым бочком тарталетки, и я на миг забыла как дышать, не то что есть. Но Винсент всегда остается собой. Быстрее, чем я сообразила, он отстранился и съел всё сам, оставив меня краснеть от смущения и таять в его объятиях.
– Слишком вкусно, я передумал. Прости.
Не ври. Ничего тебе не жаль, Винсент! Столько безумного лукавства его глазах, голосе, в этой хитрой улыбке! А затем он пошёл дальше в своей игре, взял и слизал крошки с моих губ кончиком своего языка. Это было так неожиданно, что я даже не успела оттолкнуть его, Винс первый отпрыгнул и теперь победно смотрел на меня. Я же касалась пальцем своих влажных губ, пытаясь понять это было мерзко или мило. Лучше спрошу у него.
– Это что такое сейчас ты сделал, Винсент?
– Ну как же. Змеиный поцелуй. Сама меня любишь дразнить ползучим гадом. Понравилось? Мне вот очень. Вкусненькая Нана.
– Омерзительно, Вестерхольт. Целоваться, я так понимаю, ты тоже не умеешь.
– Не-а. Научи меня, Нана.
Он радовался. Широко улыбался мне, и в его лукавых глазах сейчас было столько света, и мне не верилось, что совсем недавно он ссорился с отцом, что в его голосе было столько не сдерживаемой злобы. Видимо, это было написано на моем лице, потому что улыбка Винсента стала вдруг немного грустной.
– Подойди, покажу тебе кое-что. Не хочу быть в твоих глазах законченным неадекватом, который орёт на своего отца. Не бойся, мой язык под контролем, – он продемонстрировал мне скрещенные пальцы.
Ну и как ему не поверить?
Осторожно подошла к нему, все ещё ожидая подвоха от этих болотных глаз.
– Дай свою руку.
– Её ты тоже оближешь? – спросила его, наигранно скривившись.
– Нет уж! Тебе её Немет поцеловал, хватит с тебя сегодня мерзостей.
Он не перестаёт шутит, и мне нравится такой его настрой. Видимо, мой парень выспался, поел и стал нормальным. Приму к сведению, что за этой змеюкой надо следить и вовремя кормить.
Протянула ему руку, а он взял её и прижал ладонью к своим рёбрам.
– Вторую, – командовал он.
Проделала тоже самое, все ещё не до конца понимая, чего он хочет. Что бы я полапала его? И как это связано с отцом?
– Чуть выше. Вот. Чувствуешь?
Я, конечно, не врач. Но что-то явно было не так. С левой стороны совсем иначе все прощупывалось. Я увлеченно изучала пальцами его ребра, и Винс хмыкнул.
– Щекотно.
– Я все ещё не понимаю? У тебя тут были какие-то переломы?
– Именно. И не какие-то, а вполне конкретные. Обычно он срывался умеренно, пара синяков, ссадин, но иногда забывался, что я его сын, и что я ещё ребёнок. Вернее, он мечтал забыть, что я его плоть и кровь. Видишь, Нана, не ты одна пыталась меня стереть из памяти.
Я отшатнулась. Столько надрыва и упрёка было в этой фразе. Винс страдал, и я была одна из тех, кто причинил ему боль.
– Он бил тебя? За что?
Это я ещё на отца обижаюсь за равнодушие? Но лучше уж холодность, чем такое.
– За то, что я ребёнок от нелюбимой женщины. Мой рождение и рождение Виви окончательно поставило крест на его мечтах.
Как мы лихо перешли от флирта к таким откровениям. Но я даже не знаю, что говорить в таких ситуациях, и нужны ли Винсенту слова утешения? Наверно нужны, раз находится с отцом ему всё ещё больно.
– Хочешь сбежим? Тут столько телевизионщиков, они наверняка транслируют концерт в прямом эфире. Посмотрим из машины. Заберем остатки еды и слиняем.
И икру для Зибахера! Тут ещё вполне хватит на взятку!
– Нет. Сбегу – покажу ему свою слабость. Хватит. Я устал. А ещё я хочу посмотреть, как Немет будет лажать. Он же почти не дает живых концертов, одни лишь студийные записи. Этот парень не может быть таким уж идеальным.
– Мы сейчас точно говорим о его выступлении, или ты просто ревнуешь, Винс?
– К нему-то? – пренебрежительно переспросил Вестерхольт. – А должен?
– Ну по поцелуям у вас с ним пока ничья, если твои облизывания считать за поцелуй.
– Провоцируешь меня, курочка? – его меланхолия вновь сменилась нежной угрозой. – Знаешь, сколько у нас было поцелуев?
– Не знаю. Я помню только один. Но это было о-о-очень давно. С тех пор ты обнулился, Винсент. Надо по новой.
Второй звонок, разумеется, нарушил наши целовательные планы, потому что почти в тот же миг, как Винсент сделал шаг ко мне навстречу, вернулся Говард Вестерхольт, словно всё это время он стоял там за занавеской и ждал удобного моменты, чтобы нас прервать. Винс снова перестал выглядеть беспечным. Он занял своё место, избегая даже смотреть в сторону отца, и постучал по соседнему стулу. С приходом его отца и мне стало некомфортно в этой ложе. Знать, что этот мужчина избивал родного сына. Вымещал на нем свою злость, винил в собственной не сложившейся личной жизни. Это бесчеловечно. А что же мама Винсента, неужели, не вставала на его защиту? Переломы — это серьёзно, наверняка вызывали врачей. Они тоже закрывали глаза на семейный произвол ради звонкой монеты Вестерхольтов? Или им врали о нелепом падении с лестницы?
Неужели, не было никого, кто вступился бы за него? Дал отпор или утешил?
